Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Идея упразднения демиурга понравилась бы Головину чрезвычайно. Кажется, что он только и занимался упразднением демиурга как инстанции. Почему это так? Что происходит, когда упраздняется строгий цензор границы ноуменального и феноменального? Это можно представить себе так, будто бы отменили одно из заграждений между Небом и Землей, расширили коридоры транспортировки плеромического богатства вниз, будто бы отменили постепенность иерархии, этапность, регулярность, ступенность восхождений и нисхождений. Это значит, что кто-то очень важный в этом мире отменил непреложную запретительность прыжков, взлетов, эпифаний вне правил, как будто объявили праздник, в динамике и танцах которого оживился строгий, скучный мир феноменов, уставший от самого себя. Как будто струи небесных потоков божественных энергий низверглись, чтобы обласкать мир. Так низвергаются огненные языки пламени духа на Пятидесятнице в нашей православной церкви. Совсем не по правилам трансцендентного, недоступного Бога, но по благодати Бога милосердного. Это верхний световой меон расправил складки, оживил перешейки, перевязал рвущиеся нити эйдетических связок между верхом и низом.

Дугин предлагает гипотезу, которую Головин никогда не формулировал, но с которой он бы определенно согласился. Мы не будем очень настаивать, но, видимо, он примерял эту идею в праксисе мистерии. Наверное, именно ее он и практиковал. Речь идет о практике прямой трансцендентности, которая приходит, врывается в нижний мир, расцвечивая его живым огнем Божественного Логоса.

«Этот мир есть вечный огонь, мерами разгорающийся и мерами угасающий» — так говорил великий посвященный Гераклит, который имел в виду, разумеется, огонь не как натуральную стихию, но огонь как огненный Логос, который вторгается в мир, чтобы насытить его ветшающую плоть огненной жизнью божественных энергий. Прямое вхождение в мир феноменов мира Плеромы есть абсолютный инициатический акт. В нарисованной Дугиным геометрической картине эта мистерия представляется обрушением верхнего кратера в нижний, потустороннего в посюстороннее. Представим, что две чашки, извернувшись, складываются друг в друга; два конуса скользят друг по другу стенками, не соприкасаясь ими. Два мира становятся в позицию сложного синхронного танца: как два партнера, напротив друг друга они повторяют на разных уровнях одни и те же движения, так что повтор каждого из партнеров вскрывает смысл предыдущего движения. Верхний мир, наложившись на нижний, неслиянно и без смешения, встроившись в невидимые промежутки между вещами, эйдетически питает вещи, сущности, существа — питает их светом, бытием, а значит, преображает и восхищает. Это происходит здесь и теперь.

Два мира — земной и небесный — оказываются в парадоксальной позиции противостояния и соприсутствия, нераздельности и неслиянности.

Недавно один православный священник зачислил Головина в «христиан церковного притвора». Христианство постигает Бога-Сына как нераздельное и неслиянное со-бытие двух природ, плотской и небесной, ведя тысячелетнюю борьбу с двумя крайностями — с дуализмом (Бог и мир) и монизмом (или единый Бог, или безбожный мир) и отыскивает истину в принципе монодуализма, в понимании человека из Богочеловека Христа как воплотившегося Логоса, а Бога — из Богочеловечества как единства Бога с сотворенным миром.

«Христос в центре, — формулирует Дугин идею христоцентричного христианства, — он своим рождением открывает Отца. К Отцу нет пути вне сына Христа. От Христа идут два луча — антропологический и теологический. Кто не знает Христа, не знает ни Бога, ни человека!»

Христо-дионисийство Вяч. Иванова, платоническое дионисийство Головина, христоцентричное христианство — может быть, здесь коренится наша надежда на живое, холистское, без лозунгов, абстракций и догм, открытое, экзистенциальное, онтологическое христианство?

Хлопок одной ладони

Современные психологи-юнгианцы отмечают, что в мировоззрении и душе современного западного человека конфликтуют два антагонистических концептуальных блока: два конфликтующих полюса — монотеизм с идеей единого незримого Бога и политеизм с идеей множества богов. Монотеизм оставляет психический мир человека наедине с множеством образных пустот и чувством вины, политеизм расцвечивает его воображение самыми яркими картинами, но безысходно размещает его в неудовлетворительной множественности феноменального.

Евгений Головин магическим движением напомнил о единой двойственности и двойственном единстве… Он намекнул, что сквозь лики здешнего в нас внимательно вглядываются обитатели нездешнего, что вещи и существа отсвечивают незримыми эйдосами. Он поведал, что «часть, принимающая себя за целое, ничего не может знать о принципе собственного бытия», что все «досконально знакомое, заученное наизусть всегда готово преподнести сюрприз», что «пограничные состояния чувств превращают вещь, ощущение, жест в другую вещь, другое ощущение, другой жест».