Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Головин обрисовывал дионисийский проект. Мыслить и действовать строго аполлонически в современном мире он считал невозможным. Встав на путь аполлонизма, европейская цивилизация извратила солнечный принцип, превратив знание в схему, мир — в пустыню, человека — в идентификационный номер. Восстание против современного мира Е. В. осуществлял из факта «сегодня», «здесь и теперь», из точки вне всякой метафизики, из жизненного мира, из особой человеческой вибрации, которую Хайдеггер назвал Дазайном. Его ответ рождался из духа «ars regia», королевского искусства, которое начинает свое делание среди мрака падшего человеческого состояния, из первоматерии — самой незаметной и жалкой вещи, встречаемой везде и никем не замечаемой. Из наличного неблагородного материала Головин предполагал извлечь искру божественного света, скрытого бога, философский камень. Из первоматерии падшего человеческого естества через тонкие операции с грязными ингредиентами (разделение, конъюнкцию, распад, растворение, очищение, разогрев, возгонку, коагуляцию, очищение и т. д.) он провоцировал процесс преосуществления человека. Он считал, что у каждой души есть шанс соединиться с неразлучной с ней звездой.

Дионисийский ответ предполагает принципиальную превращаемость, перетекаемость вещей, их всеобщую связанность. В деградировавшей вселенной, искалеченной ложными кристаллизациями, торосами донного льда, претензиями «слепого махаона» «я» на свою центральность, ставка была сделана на диссолюции. «Режим воды» в несбалансированной вселенной был единственным шансом.

В опусе растворения Головиным использовались странные ингредиенты: «морская и пивная пена», «пена поцелуя», «фильмы Бертолуччи», «солнечный разврат», «простые аккорды», «Эйфелева башня», «качанье на качелях», «капризный виноград». Эти головинские метафоры, вошедшие в случайный ритмический резонанс, указывают на экстравагантность самого растворителя в последние времена. «Все мертво…» И потому возможно все?

Искусство навигации

Дионисизм как искусство навигации связан с правильным поворотом штурвала. Не следует нарываться на рифы, движение гибко и предполагает не прямолинейное преодоление, а огибание, обхождение препятствий. Это соответствует влажному пути в алхимии, женскому началу, двойственности. «Я ходил учиться к двум ведьмам», — говорил Головин.

Свой перевод «Гласных» Артюра Рембо мэтр совершенствовал на протяжении многих лет. В тайном еврейском имени Бога гласных нет. Они изъяты и скрыты. Имя Бога непроизносимо, интактно для человека еврейской традиции. В двоичной головинской оптике оно представляет собой сухую оболочку, саркофаг, высушенную хризалиду бабочки, которая улетела. Возможно, гласные у Головина — это дионисийская музыка, которая позволяет богам спеть свои имена и перейти в бытие, манифестироваться. Гласные — это посредники, позволяющие свету Единого воплотиться в тела, а телам облечься в свет Единого. В гласных зашифрована линия метанойи — вибрации преображения плоти в идею, несовершенного в красоту, белого шума в музыку, черного в белое, белого в красное, «синего запаха снега» в «молчанье звездных пропастей», никогда не окончательного, в напряженном сплетении утверждающих и отменяющих друг друга оппозиций.

В таком медиатическом, обобщающем движении к целому и вокруг него Головин был шаманом, поэтом, иерофантом. Иерофантом синтеза, неутоленной односторонности, единства невозможного, сплетения несоединимого. Пьяный корабль был ретортой растворений и возгонок, сосудом бытийных сочетаний, возможных только в режиме двух начал — светового и хтонического.

Головин учил проживать мысль, лелеять эйдос. Плавание его Корабля впечатывало мысль в плоть, запредельное в человеческое, единое во многое. В лабиринте мифомании Головин переплавлял собственную жизнь в витиеватую, парадоксальную ткань ноотического облака, очень сходного с «прыжком летучих рыб» или «созвездием пылающих кораллов».

Александр Дугин однажды рассказал, как он понимает слова Юлиуса Эволы о «метафизическом действии», на которые он обратил внимание еще в юности, работая над переводом книги «Языческий империализм». Рассуждение весьма ревелятивное.