Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Представим, что нам нужно принять решение и действовать в некой важной жизненной ситуации. Мы подступаемся к ней, вооруженные полнотой представлений, опыта, знаний, интуиций, эмоций, мнений, советов наших ближних и дальних друзей и даже соображениями врагов. Создается образ ситуации, в которой все расставлено по полочкам и решение почти очевидно. Однако в данной точке нашего эксперимента следует остановиться и сделать реверсивный ход. Нам надо посмотреть на то, каким образом, с помощью каких средств и механизмов, исходя из какой перспективы, принимая какие исходные данные, нормы и ценности мы сделали заключение о ситуации. Если внимательно присмотреться к фону принятия решения, станет понятно, что само решение не так уж и очевидно: возникает мысль, что при применении иного «методологического аппарата» и при изначальном выборе другой системы координат (например, ценностной) решение будет другим. Так, подъем на иную высоту ландшафта открывает новую перспективу рассмотрения ситуации. Переход от феноменальной картинки к ее ноологическому видению (если мы в парадигме платонизма) разрушит предварительное решение, казавшееся поначалу весьма убедительным. Рефлексия способов принятия решения релятивизирует само решение.

Мы обнаруживаем себя подвешенными между двух обрывов над бездной. Если следовать советам хищных птиц из «Заратустры», остается расправить крылья. Крылья в данной ситуации будут означать воздушную дионисийскую практику: видеть одновременно решение и контекст решения, отменяющий это решение, как если бы мы в одно и то же время созерцали прекрасный цветок и внимательно вглядывались в сад или утренний рассвет, которые сделали его раскрытие возможным и которые своим великолепием его затмевают. Действовать при одновременном удержании в уме двух планов, двух картин, каждая из которых ставит под сомнение другую, — очень тонкая операция. Это и есть метафизическое действие. Так, по-видимому, удерживают мир в особом ноотическом напряжении высшие духовные сущности.

В пароксизме высоты этого синтеза мысль все же надеется реализоваться, вибрируя и переливаясь через собственный край, через свою границу, почти прекращая быть мыслью и обращаясь в жизнь, бытие, жест, поступок, судьбу, она перестает быть также мыслью личной и становится чем-то созвучным универсальной божественной мысли, пребывающей в нераздельности и неслиянности своих элементов, на границе знания и бытия, бытия и ничто.

Так, по всей видимости, мыслил себя и капитан Пьяного корабля в мистическом упоении полнотой своего высшего состояния, двигаясь в ту неведомую страну, что находится гораздо дальше того «там», где птицы разверзают ночь волнующими криками «Текеле-ли»… Так мыслят и проживают свою вечность ангелы, истинные люди, о которых редко говорил Головин, и боги, которых он также иногда упоминал…

«Упраздненный демиург» и дионисийский топос Евгения Головина

Александр Дугин, исследуя траектории платонических нисхождений, недавно рассказал о явившемся ему в грезе изящном геометрическом рисунке неоплатонической ойкумены: его можно представить в виде двух сомкнувшихся между собой вершин конусов или двух чаш — символизирующих «космос эстетикос» и «космос ноэтикос». Их основания уходят в бесконечность вверх и вниз[110]. Эту картина набросал в своем «Федоне» Платон, затем она была повторена в описании соотношения эстетического и ноотического миров у Плотина.

Дугин изложил ее, превратив в изящную интерпретацию дионисийской мистерии, абсолютно ревелятивной в случае Головина.