Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

«Разбить оковы плена индивидуации»… С этого Головин начинал цикл своих дионисий. Как маг и дирижер, он подступал к ним через создание некоего коллективного мистериального тела, как будто бы заготавливаемого для дальнейших деликатных операций. Это тело напоминало странное войско Диониса и одновременно его дифирамбический хор. Сбор адептов начинался с чудного необъяснимого зова — почти неслышимого, внутреннего, воображаемого, загадочного, напоминающего тот, которому внимали менады и вакханки в предвкушении явления Великого бога в аттической Греции. Этот диковинный зов трансформировался в телефонные звонки, договоренности о встрече, наконец, в саму встречу. Мережковский в «Тайне Запада», описывая дионисийские мистерии в Греции, отмечал, что менады и вакханки, в неистовстве призывающие Диониса, сновидческой открытостью души, дрожью, особым трепетом тел предчувствовали явление своего Бога, выкликивая, призывая его особым завыванием и улюлюканьем, похожим на то, как ловцы во время охоты загоняют зверя, — ululatus, ololygmos, alala (как похоже на «улялюм» Эдгара По). Какое-то очень заговорщическое, хтоническое, по-женски грациозное движение — кибелическое, но напоминающее одновременно нордическую «дикую охоту», римскую сатурналию, греческий комос, разворачивалось на московских улицах. Как будто кавалькады неистовых духов завораживали и похищали души людей в другую далекую страну.

Как поднимающийся из подземелий Гадеса Дионис, Головин восставал из темных закоулков советской, так называемой «мирной жизни», из затонов человеческих забот, магазинов, детей, прачечных, из эклектики скучных литературных переводов и заказных статей в унылых советских журналах тех лет, которые он иногда сочинял для мелких денег и мелкой славы[108]. Зов бога улавливался верными последователями каким-то внутренним чутьем, затем он дублировался вибрацией его голоса в телефонном аппарате. Головин назначал встречу в городе, в какой-нибудь точке Москвы — где-нибудь в сквере, в пивной, на бульваре.

Возбужденным карнавальным десантом, в легком облаке папиросного дыма и неземных разговоров, аллертные и заряженные эфирными энергиями адепты стекались к месту, где их поджидал учитель, мэтр и бог. После прециозных взаимных приветствий Головин со свитой (бог со своим войском или бог со своим сатурническим хором?) отправлялся в ритуальное шествие сквозь город — стремительное, ритмичное, как танец.

Это рождающееся ритмическое движение человеческих душ и тел постепенно превращалось в некое таинственное делание.

На каждом этапе к процессии, напоминавшей золотистое роение вокруг золотого улья, присоединялись новые участники. Их ядро составляли верные приспешники, почти посвященные — «капитаны», «мичманы», «шкиперы», отличившиеся в предыдущих плаваниях. За ними шли приглашенные одиночные теософы, гурджиеведы, адепты opus Magnum, непризнанные поэты, отлученные от советской официальной церкви клирики, подпольные переводчики эзотерических текстов. Далее группа разбавлялась неофитами из числа гениальных непризнанных художников, застенчивых гуманитариев, приставших по дороге любознательных пролов-алкоголиков и желающих вечного праздника интеллигентов… Все были влюблены в головинскую поэтическую гениальность и озарены многомерным образом волшебных странствий Пьяного Корабля.

Плавность и стремительность шествия, гибкость и флюидность его маршрута свидетельствовали о начале Великого плавания.

Капитан «Пьяного корабля» звался Адмиралом. Среди сопровождающей его свиты, помимо основной команды, попадались также сильваны, тролли, карлики, эльфы, наяды, русалки, сирены и саламандры.

Бестрепетной рукой указывая норд,
неторопливо поднимается на борт
наш капитан. В зеркально-бледном свете
блуждают пьяные узоры междометий.

Каждый в этой разноцветной компании — любопытном сброде маргинальных персонажей — лелеял мечту. В океане сатурналии пестовались субтильные амбиции. Философы лихорадочно устремлялись за гнозисом, нимфетки желали научиться искусству жизни, сотрудники НИИ планировали сразиться с фантомами абстрактного мышления, а слегка одурманенные писатели мнили обрести Свет и Небо. Но все попадали по адресу, и более того, в самый центр системы координат альтернативной географии, в сердце тех метафизических измерений, именований и ориентаций, что хранили в себе чаемые дары и таинства.

«Шатунами» назвал Юрий Мамлеев эту безумную, дрейфующую в поисках божества группу… Внешний мир совдепа какое-то время еще наседал и преследовал странных искателей чудесного, но затем сдавался и отступал, как «искалеченный труп».

Поворот флюгера

Чтобы избавиться от назойливой реальности, надо было лишь слегка повернуть стрелки компаса или стрелки часов. И тогда начинался сезон иной навигации, новой географии. Прочь от этого мира, ориентация — Север. Головин всегда вел корабль на Север, к северному полюсу вещей, в мир вертикального взлета.