Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

В горячем, влажном, пенистом инферно,
В сапфировой крови надменных джунглей
Кипит желание… и вот… мгновенно
В Гиперборее раскаленных углей

Метафора неистово клокочет,
Хрипит оскал кровавой светотени
И в неподвижно-снежном ритме ночи
Медлительно… рождается… движенье…

Музыка мистерий возрождала ритм древнего праздника, когда-то лежащего в основании ритма жизни греческого полиса. Как будто в затопленном городе кто-то оживлял мифы античных Великих городских или сельских дионисий, с их театральными эпизодами, драмой, хором, гимнами, мусическими агонами, испытаниями, смертью, преображением, воскресением.

Когда из пропасти, которую профаны
Зовут «иллюзией», поднимется Эрос,
Когда его огонь — кудрявый и хрустальный —
Забьется в бледной эпидерме грез…

Когда с вонючим треском голой тезы
Сгорит червивая эклектика ума,
Когда среди сиреневых гортензий
Взойдет незнанья повелительная тьма…
…………
О, внешний мир! Зачем? Куда? Откуда?
Скорее вспять… по собственным следам…
Плывет по венам раскаленная секунда
И восприятие горит, как Нотр-Дам.

По-видимому, мэтр был, как он сам называл это, «мастером интенсивных метаморфоз». Когда восприятие неофита было раскалено добела, он мгновенно сметал разрушенные и расплавленные материальные иллюзии темного века, а затем тонкой кистью, прозрачной акварелью обрисовывал контуры иных миров. Эйдетических миров. Миров ангелов и демонов, божественных миров. Александр Дугин назвал эту особую операцию «упразднением демиурга». Два мира — эстетический, феноменальный, и ноэтический, ноуменальный, соединенные узким перешейком, опрокидывались друг в друга после того, как страж ноуменального порога, демиург, покидал свой пост или устранялся, сметался напряжением высоких энергий высшего мира вниз или низшего мира с его страстным запросом вверх.

Мир рассудочный банальный феноменальный прорывался, как экран из папиросной бумаги, обнажая свои бесчисленные обманы, и головинский vis-a-vis неожиданно остро и отчетливо понимал, что:

…раздавленная роза на мостовой
это не роза
это темные круги на воде от падения нашего тела
в реальность.

и наука о нашей жизни — не философия
это зоология, глава тринадцатая —
жизнь червей в восковом яблоке

Молниеносная стратегия преображения мира вокруг, людского быдла, пейзажей, атмосферы была целью и смыслом головинского мистериального действа.

Явления ноотических порядков, призванные в наш мир, всегда ошеломляют, сбивают с толку, ужасают, ввергают в паническое бегство, безумие, приоткрывая на миг (или навсегда, как повезет) бездны множественных смыслов, многообразный насыщенный мир трансцендентных пейзажей, существ, зверей, цветов и камней. Этот ноотический прорыв творится в особых энергетических выплесках, тщательно приуготовляемых или спонтанных — праздниках, феериях, в актах теургий, молитвах, гимнах богам, в стихосложении, живописи, танце — во всем, что творческим восторгом преодолевает «хладное бессилие будних дней», освобождает душу из тесноты банального, рождая бытие в бытии.

Фанетия и дазайн

О фанетии поэты мечтают как о тонкой субтильной атмосфере, особом антураже, возвещающем о «непредвиденном вдохновении», о инобытийном пейзаже, на фоне которого возможна теофания, божественное вторжение, божественное присутствие. Атмосфера фанетии во время головинских мистерий бережно нагнеталась, хранилась, запоминалась, транслировалась. Участники действа подвергались своего рода предварительному допросу, дабы исключить вторжение на облака грубых психических энергий, низменных помыслов, банальных толкований.

Но, как известно, вопрос о фоне любого события сам по себе двусмыслен. Птица на фоне неба или небо на фоне птицы?

Кажется, что это просто искусство взгляда. А может быть, вещь и фон должны встретиться в каком-то другом, непроективном отношении — в танце, в созерцании, в несказанном (arreton) взаимном присутствии? Может быть, следует говорить о другой мысли, другом действии, чем те, от которых под чарами модерна человечество впало в порочную зависимость?

И задумчиво кружится
Нарисованная птица,
Нарисованная птица
На окне, которого нет.