Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

Чины Ночи, множественности, материи вступают в свои права по мере того, как градуальность нисхождения (проодес) в какой-то точке резюмируется эйдетической скудностью и нищетой, то есть злом нижних сфер. Платон называл материю «пучиной неподобия», а Прокл усматривал в последних родах сущего гипертрофированную массивность, вещественность и потерю логосного сходства с архетипами, то есть эйдетическую и онтологическую несостоятельность — такие «лестные» характеристики материи со стороны солнечных платоников лишь придают темному полюсу сил, дополнительно упрочивают его raison d'etre. Пределы нисхождения рисуются платониками как офорты земного ада, с подземным гипохтоническим илом под порогом телесности, с копошащимися в нем титанами, сброшенными туда после кровопролитных титаномахий и перманентно оспаривающими территории богов, генерируя войну. Платон добавляет к этим инфернальным картинам идею отягощенности земного низа катастрофическим сдвигом стихий — человечество живет не на земле, но на дне океана, ошибочно принимая толщу воды и ее поверхность за воздух и небо.

Отяжелевший нижний этаж скрывает в себе дисгармонию, агрессию и ложь. Если теперь изменить направление взгляда и посмотреть снизу вверх, то Небо покажется не таким всемогущим, а низ, напротив, обретет черты самостоятельного плана бытия, с автономной инфернальной динамикой. Монотонная картина раздвоится. В этом метафизическом моменте на историческом подиуме появляются Великие Матери-королевы и их двор с куретами и титанами.

Аполлоническая версия платонизма оказывается неустойчивой. К ней есть претензии и у самих платоников. Если принять непротиворечивое родство Неба и Земли, разве объясняет оно массивность и многогранность зла?

Слишком велик дифференциал между Небом и Землей, чтобы вместить все в Одно, Единое. Слишком поверхностны, просты, недифференцированны стратегии благого светового Логоса в отношении набирающего инфернальную тяжесть низа, с его веществом, телами, телесностью, с его преизобильным и ядовитым злом, всей своей палитрой уже превратившимся в полную противоположность совершенного мира там?

Диссонанс верха и низа вызывает к жизни катастрофические гностические сценарии — «злой демиург-узурпатор» затягивает пояс-перемычку между ноуменальным и феноменальным мирами так, чтобы умные влияния Неба не проходили в чувственный космос, в котором оказался человек. Платоническая вселенная становится трагедией, эксцессом, тюрьмой для человека.

Платонизм дионисийский

Но помимо механически монистического и трагически-эксцессуального гностического прочтений платонизма есть драматическая, дионисийская, его версия, которой придерживался Головин. Здесь важен нюанс, акцент, как и во всем, что связано с миром тонких взаимодействий платонического мира. Как только зло нижних регионов актуализовано, оттенено, подчеркнуто, как только в едином платоническом мире появляется намек на второй полюс, на его неподчинение, агрессивность, противостояние, единая иерархия ставится под вопрос. Напряжение Верха и Низа предполагает посредничество, разрешение в нечто Третье, неожиданный синтез, новую иерархию. Головин показывал, что это напряжение находит для себя живую формулу драматической динамики, реализуемой в особой мистерии. Можно сказать, что в драматической дионисийской вселенной противоположные полюса вступают в напряженную игру, пластический танец, позиционную войну, со сложным узором пересечений и переплетений.

В дионисийской вселенной цепи нисхождений и восхождений, подобий и неподобий встречаются как пара танцоров танго.

Лучшие и худшие эйдетические ряды смыкаются в неожиданном интересе друг к другу.

Дионисийская вселенная распускает строгую единую иерархию надвое: одна-единственная иерархия выстраивается в параллельные две, идущие сверху вниз и снизу вверх.

Объяснить динамику верха, его кеносис сложно. Чтобы последние нижние сущности могли приобщиться порядку, лучшие ряды должны протянуться далеко вниз, распространяя логосы вплоть до космического ила, погружаясь под землю, достигая безвидных сфер. Это своего рода жертва, жертвоприношение Неба. Это кеносис божественного Логоса. Но и эйдетические серии худшего, неподобного хотят быть представленными наверху. Это своего рода титанический бунт, незаконное посягательство на олимпийских богов. Центром, где смыкается нижнее и верхнее, где сшиваются нити восхождения и нисхождения, где высшее выдерживает натиск нижнего, выступает топос среднего мира, мира между, междумирья, где Небо проецируется во множественность. Там вспыхивает точка присутствия бога Диониса.

«Здесь» и «там»: экстатическое танго