Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

«Есть люди с двоичной и единичной системами мировоззрения. Моя концепция двоична, начало — это генада, двоица… Мы должны отказаться от логики познания одного и прийти к смыслу общения, смыслу разговора, искусству и поэзии беседы, — заметил Головин в одном из своих интервью. — Признание дьявола, антихриста — тоже признание двоичности мира»… Двойственность беседы, эйдоса и феномена, Верха и низа, Неба и Земли — она также фиксируется в двух природах древнейшего из богов Эроса как сына богатства и бедности, бессмертного бога и простолюдинки, на которые указывает Диотима из платоновского «Пира». Для платоника, у которого все всегда из Единого исходит и в него возвращается, сдвиг в сторону двойственности, дуальности картины мира всегда очень деликатен, неоднозначен, провокационен — двойственность на фоне единства, противостояние на фоне напряженного взаимодействия двух начал.

«Два мира — реальность и сон — проникают друг в друга, рождая видимость, третье. В иные моменты наиболее очевидная реальность таяла, как облако, а волны образов сна сгущались до такой степени, что казалось, их можно потрогать пальцем»[103]. Двойственная недвойственность. Адвайта. «С числом два связаны неудобства — наличие другой точки зрения, пара несопрягающихся противоположностей, мужчина и женщина», «это» и «то», небо и земля, видимое и невидимое, эмпирическое «я» и «Self». («Я люблю, когда мой вечный “Self” наблюдает ужимки и гримасы моего я», — говорил Головин, кого-то цитируя.)

Я — не я, я — другой,
который улыбается,
когда я плачу,
который поднимается,
когда я умираю.

Антонио Хименес

«Природа не любит цифру один», — полагал мэтр. Монотезм, слишком явный акцент на первоедином, сильном, абсолютном, мужском первопринципе, в моменты кризиса патриархальной культуры, когда иссякает кровь мифа и истощается фаллическая энергия первоединого, парадоксально оборачивается своей противоположностью — женским матриархальным монотеизмом (с его восточной религиозностью, тиранией, диктаторством, проро чествами).

Двойственность устойчивее единства, которое всегда подтачивается множественностью. Но гностики акцентировали дуальность платонизма резко, катастрофически, отбрасывая плотный мир как скорлупу ореха.

Головин выбирал особый третий путь — негностической интенсивности, путь дионисийского внутреннего напряжения, нагнетенного присутствия, одновременности «да» и «нет», света и тьмы, вещи и квинтэссенции, «этой» и «другой» стороны. «Путь числа два в бесконечность неизбежно проходит через число один»[104]. Этот путь почти невозможен для дискурса, немыслим для рассудка, он сверх-умен, он без-умен — это путь созерцания, феорейи.

Те, кто общались с Головиным, читали его книги, наблюдали его загадочные па, знают, что он предлагал пройти особым волшебным путем — сквозь плотные вещи в тонкий мир присутствий Ума и обратно, но так, чтобы путь вверх и путь вниз совпадали.

Он показывал, как проскользнуть сквозь «это», сквозь телесность и вещность, в мир невидимого ноотического и одновременно сквозь «то» в «это»; проникнуть чрез первый этаж феноменов на второй, эйдетический, и затем совместить этажи, сложить конструкцию так, чтобы эйдосы мерцали сквозь вещи, а вещи светились изнутри ноотическим умным светом. Головин имел в виду холистские инциатические состояния, которые древние греки представляли как особый медитативный праксис эйдетического и одновременного феноменального видения, постижения, созерцания. Это нерассудочное движение предполагает насыщенную медитацию энантио-дромического характера, которая выводит в топос «имманентной трансцендентности» или «имманентной сакральности».

Платонизм: лабиринты прочтений

Еще один шаг в сторону постижения головинских мистерий позволяет нам сделать теория имажинэра французского философа Жильбера Дюрана, согласно которому все, в том числе и платоническую вселенную, можно созерцать и проживать, исходя из одного из трех «антропологических траектов» или режимов воображения: 1) сверху, дневным сознанием, диурнически, со стороны Единого Чистого Света, бога Аполлона, 2) темным взором (мифом, логосом) снизу, со стороны абсолютной Ночи, в ракурсе мистического ноктюрна Великих богинь-матерей 3) и, наконец, в духе «драматического ноктюрна», мягко или жестко акцентируя два оппозитных начала в динамике их взаимного противоборства: здесь на сцену выходит бог Дионис.

Каждый из трех домостроительных изводов делает свой особый акцент в динамике двух глобальных тактов платонического цикла: нисхождения Единого во многое, логосов в материю (проодес), Света к Тьме как к множественности и восхождения (эпистрофе) обратно — вверх, в Небо.