Где нет параллелей и нет полюсов памяти Евгения Головина

В наказанье современное человечество растворилось в мире Кибелы, «отправилось в земные глубины, сокровенные обиталища матерей». В них автохтонная материя, без Неба и небесных логосов, в монологе партеногенеза порождает слабоголовых детей. На территориях, завоеванных титанами, властвует адский хаос — не древний кипящий потенциальный «μήδν» (меон), но разруха и гибельная свалка ничтожащего «ούχόν»(укон). Человек презрел или забыл свое небесное поручение, свою миссию «возвращаться», восходить, преображаться. Перспектива не вдохновляющая:

И ты больше не увидишь
До конца вселенских дней
Перламутровую пену
Фаэтоновых коней.

В черных мистериях Гекаты куется «убийственный аналитический дух», «кастрируется мужское начало», клонируются титаны. Там, где «сетью геометрий улавливается микрокосм» и правит механическая наука, индивидуум превратился в Голема, променяв священное знание о своей божественной природе на записку с набором практичных формул. Человек отказался от вмененного ему обожения и растрачивает свои сакральные силы во сне вечной зимы.

Но и в нижней точке истории, где находимся мы, платоник способен прозреть силуэт поворота вспять, отблеск революции, реставрации парадиза. Головин делал ставку не на аполлонического или гностического пневматика, который в своем восстании против мира и устремлении в Плерому отбрасывает тело, презревает и уничтожает феноменальный мир. Тайной картой Головина был не призыв к трансцендентному богу, но принцип сакральной имманентности, феноменологической сакральности. Им владела ревеляция о двойном статусе человека, совмещающего в себе «полноту» «этого», здешнего, множественного, имманентного и еще большую полноту «того», Плеромы Трансцендентного. Головин возвещал о тайне синергийного брака светлого мужского аполлонического принципа и творящей тьмы женской Ночи. В точке этого синтеза человеку был оставлен шанс принять на себя двойные полномочия — человека-бога.

«Прыгайте вниз головой!»

К 1980-м годам жизнь в совдепии настолько духовно и интеллектуально обветшала и обмелела, что спасением считались любые (интеллектуальные) ветра и водовороты.

Обмелело сине море,
Мы плывем уже по суше.
Наши мачты обломались,
А дела все хуже, хуже.

Мы плывем в болотной гнили,
Это гибельная тундра.
Самолеты, самосвалы.
Кто нас вытащит отсюда?

«Будь капитаном, просим, просим,
Вместо весла вручаем жердь.
Только в Китае мы якорь бросим,
Хоть на пути и встретим смерть».
«Путешествие в Китай»

По высоким правилам платонической судьбы человек был задуман и воплощен как один из центральных участников вселенской литургии — общего служения духовных существ Единому, Уму, космосу. В ходе деградации вселенной божественный масштаб человека минимизировался и предстал пред самим собой ничтожным обломком и смиренным рабом. Это смущало Головина, но не слишком:

Сдыхать от маразма умеет любой,
Найдите воду, найдите прибой,
Подымите руки, напрягите ноги,
Прыгайте вниз головой!

И перед вами, как злая прихоть, Взорвется знаний трухлявый гриб. Учитесь плавать, учитесь прыгать На перламутре летучих рыб.

Для начала Е. В. провоцировал аннигиляцию рассудка, взрыв застывших индивидуальных форм, оболочек и «ветхих кристаллизаций». Это касалось человека, декомпозиции его привычного, фиксированного Я, которое смещалось в ницшеанские измерения «über». Речь шла о практике мгновенного преображения Я и его световой перспективы, открывшегося в «здесь и сейчас» мертвой совдепии, в «сонном пятне ее неизвестно чего». Мэтр задавал параметры метанойи в принятии внутрь яда высшего трансцендентного, разлитого в конкретном опыте чувственной материи без эйдосов.

Головин не просто практиковал ингибиции банального, обыденного, общепринятого, морально-добродетельного. Он создал шкалу особых субтильных состояний, динамических практик, растворений и озарений, в которых возможны были мистерии, в которых он творил мистерии, в которых он был демиургом. В них царило «вдохновение от муз», пробуждалось движение душ, готовых перед лицом поэта быть посвященными в тайну: ведь соединять нити земного и небесного, растворять формы, вовлекать их в режимы падений и восхождений, реанимировать ритмы вселенской игры, сплетать Землю с Небом в ткачестве вертикальных эйдетических нитей, реанимировать космос силами брожения жизни было настоящим демиургическим действом в масштабах микрокосма, а может, и выше, и дальше, и глубже.

Парадокс Диониса