Форрест Гамп

— Неужели нельзя хотя бы востановить позицию, предшествовавшую этому сбою? — спрашивает мистер Триббл.

Почесав подбородок, директор турнира на минуту задумался.

— Да, пожалуй, такое возможно, только ему придеца держать себя в руках, поскольку здесь такие выпады недопустимы, вы меня понимаете?

Вобщем, дело шло к тому, что мне разрешат закончить партию, но по залу вдруг пробежало какое-то беспокойство, раздались женские вопли и визги, тогда я поднял взгляд и увидел нашего Сью, который раскачивался на люстре в мою сторону.

Когда люстра зависла у меня над головой, Сью спрыгнул — и приземлился акурат на шахматную доску, разметав фигуры в разные стороны. Иван Честняк вместе со стулом повалился назад и в падении разорвал добрую половину платья тучной дамы, будто сошедшей с витрины ювелирного салона. Вплеснув руками, дама заехала по носу директору турнира, а Сью прыгал по залу и знай горланил на обезьяньем языке. Началась паника и давка, кто-то требовал вызвать полицию, а мистер Триббл потянул меня за собой.

— Надо уносить ноги, Форрест, — в этом городе тебе не стоит продолжать знакомство с полицией.

На это я ничего не смог возразить.

Добрались мы кое-как до гостиницы, и мистер Триббл сказал, что нам необходимо еще раз посовещаца.

— Форрест, — начал он, — сдаеца мне, больше нам тут ничего не светит. Ты — шахматный гений, но мы с тобой попали в переделку. Сегодняшние происшествия, мягко говоря, беспрецедентны.

Я покивал; старина Сью совсем загрустил.

— Изложу тебе свои планы, — начал мистер Триббл. — Ты хороший парень, Форрест, и я не могу бросить тебя на произвол судьбы, а потому организую для тебя и Сью переезд из Калифорнии в Алабаму — ты ведь оттуда родом, верно? Понимаю, что для разведения креведок тебе нужен стартовый капитал. Твоя часть призовых денег после вычета налогов составит чуть менее пяти тысяч долларов. — С этими словами он протянул мне конверт, и, заглянув внутрь, там оказались сотенные бумашки, толстая пачка. — Успехов тебе в этом начинании.

Мистер Триббл по телефону вызвал такси до железнодорожного вокзала. Договорился, что для Сью устроят специальную клетку в багажном вагоне и я смогу в дороге наведаца к нему с едой и питьем. Клетку доставили к поезду, Сью забрался внутрь, и его унесли.

— Ну что ж, в добрый час, Форрест, — сказал мистер Триббл, пожимая мне руку. — Вот тебе моя визитка, не пропадай и сообщи, как устроился, хорошо?

Я взял визитку, при раставании еще раз пожал ему руку и загрустил, посколько мистер Триббл оказался добрейшим человеком, а я его подвел. В вагоне я занял свое место у окошка, а мистер Триббл все не уходил. Когда поезд тронулся, он поднял руку и на прощанье мне помахал.

Вновь я отправился в путь, и той ночью у меня в голове долго роились всякие мысли: на счет нашего дома, на счет мамы, и бедняги Буббы, и креведок, и, конечно, на счет Дженни Каррен. И больше всего на свете я сожалел о том, что был и остался таким недоумком.

24

Короче, добрался я до дому.

Поезд прибыл в Мобайл часа в три ночи; Сью прямо в клетке выгрузили на перрон. Кругом не было ни души, кроме уборщика, драившего полы, и какого-то типа, заснувшего на скамье у депо, так что мы со Сью спокойно вышли в город и устроились на ночлег в каком-то заброшенном строении.

Утром я сбегал на пристань, купил для Сью гроздь бананов, а потом нашел какую-то забегаловку, где взял себе королевский завтрак: кашу, яишницу с беконом, блинчики и что-то еще, а потом решил не мешкая заняца устройством наших дел. Перво-наперво пошли мы в богодельню «Младых Сестер во Христе». Путь наш лежал мимо того места, где раньше стоял наш с мамой дом, от которого остался только заросший сорняками пустырь да обгорелый остов. При виде этой картины у меня всколыхнулись не однозначные чуства, и задерживаца мы там не стали.

Я оставил Сью ждать во дворе богодельни, чтобы он не перепугал младых сестер, а сам вошел в здание и спросил на счет моей мамы.

В беседе со мной главная манашка, очень приветливая, сказала, что мама моя сбежала с протестантом и ее место нахождения не известно, однако я могу навести справки в сквере, где мама сиживала вместе с другими подопечными младых сестер. Туда я и поспешил, предворительно забрав Сью.

На скамейках и в правду сидели женщины. Подошел я к одной, назвался, она поглядела на Сью и говорит:

— Как же я сразу не догадалась.

А потом расказала, что мама моя, по слухам, работает гладильщицей брюк в прачечной-химчистке на другом конце города, и, конечно, мы разыскали там мою бедную маму, которая в поте лица отпаривала чужие штаны.

Завидев меня, все выпало у ней из рук. Она бросилась ко мне в объятия, а сама обливалась слезами, заламывала пальцы и всхлипывыла — совсем как раньше. Добрая, старенькая мама.

— Ах, Форрест, — заговорила она. — Наконец-то ты приехал. Изо дня в день я думала о тебе и плакала по ночам.

В этом, конечно, не было ничего удивительного, и я решился выеснить на счет протестанта.