Форрест Гамп

Высадили нас в центре Индианаполиса, мы с Дэном остановились и прикидываем, как быть дальше. Вдруг подваливает к нам полисмен и говорит: на улице, мол, задержеваца без определенных целей не положено. Двинулись мы в перед. Дэн спросил у одного прохожего, где находица шинный завод «Темперер», и оказалось, это далеко за городом, так что пришлось нам сменить курс. Через некоторое время тротуары кончились, и Дэну стало тяжело управлять телешкой, так что взял я его под мышку, свободной рукой телешку подхватил — и пошли мы дальше.

Около полудня видим огроменную вывеску: «Шины „Темперер“»; по моим прикидкам, это и был наш пункт назначения. Дэн сказал, что обождет на улице, а я зашел в везтибюль и обратился к вахтерше за стойкой. Спросил, где найти Дженни Каррен. Вахтерша сверилась с каким-то списком и сообщила, что Дженни работает «в наварке», но туда посторонним вход воспрещен. Топчусь на месте, не знаю, как быть, и вдруг вахтерша эта говорит: «Послушай, голубчик, у них вот-вот обед начнеца. Ты обойди вокруг этого строения. Наверняка она выйдет». Так я и сделал.

Из дверей повалила толпа, и вдруг вижу, отдельно ото всех Дженни выходит, направляеца на завалинку под деревом и достает из бумажного пакета будьтеброт. Подкрался я так это к ней сзади, она сидит на земле, а я и говорю:

— Вкустный небось будьтеброт.

Она даже глаза не подняла. Смотрит прямо перед собой и говорит:

— Не иначе как это ты, Форрест.

18

Ну, доложу я вам, щасливей встречи в моей жизни не было. Мы с Дженни плачем, обнимаемся, а вся «наварка» стоит и смотрит, ничего не понимая. Дженни сказала, что ей до конца смены еще часа три и чтобы мы с Дэном дожидались вон в той пивнухе прямо через дорогу. А потом мы все пойдем к ней домой.

Зашли мы в эту пивнуху, и Дэн там взял себе крепленого, посколько «Красного кинжала» у них не было, но, по его мнению, крепленое даже лучше оказалось, потому как у него богаче какой-то там «букет».

Пивнуха не пустовала: там дротики метали, выпивали, а за одним столиком шла борьба на руках, арм-креслинг называеца. Чемпионом был, как видно, не молодой дядька — к нему то и дело подваливали те, кто помоложе, пытались его одолеть, но не тудто было. А мужики при каждом подходе ставки делали.

Прошло не много времени, и Дэн мне шепчет:

— Форрест, как думаешь: по силам тебе заломать этого дятла?

Не знаю, говорю, а Дэн такой:

— Держи пять баксов, поставишь на себя — сдаеца мне, ты его сделаешь.

Подхожу к этому дядьке:

— Не возрожаете, если я тут присяду и с вами поборюсь?

Он на меня смотрит с низу в верх и ухмыляеца:

— Милости просим, только сперва деньги покажи.

Ну, подсел я к нему за столик, мы сделали захват кистями, кто-то скомандовал: «Старт!» — и началась у нас борьба. Соперник мой запыхтел, как собака, когда у ней косточка от персика не выходит, но секунд через десять положил я его руку и выграл. Все, кто вокруг столика толпились, такие: «Уууух», «Аааах», но я-то слышу, как старина Дэн вопит и радуеца.

Противник мой скис, но пятерку из кармана вынул и встает из-за стола.

— У меня, — говорит, — локоть соскользнул, но когда в другой раз встретимся, я тебя сделаю, слышишь?

Покивав, я вернулся к столику Дэна, отдаю ему залог.

— Форрест, — говорит он, — мы, щитай, на золотую жилу напали.

Я попросил у него четверть доллара, чтоб купить маринованное яичко из банки — на прилавке стояла, так он дал мне целый доллар и говорит:

— Ни в чем себе не отказывай, Форрест. Теперь мы знаем, как себя обеспечить.

После работы за нами зашла Дженни и повела к себе домой. Жила она не далеко от шинного завода «Темперер» в маленькой квартирке, украшенной всякими приятными вещицами: к примеру, чучелами зверушек, а на двери спальни висели нитки разноцветных бус. Сходили мы в продуктовый, взяли курицу, и Дженни принялась готовить нам с Дэном ужин, а я расказывал, что со мной приключилось, пока мы не виделись.

Она все больше любопытствовала на счет майора Фритч, но когда я упоминул, что та сошлась с конебалом, Дженни вроде как расслабилась. И говорит, что у нее тоже в последние годы житуха была не сахар.

Уйдя из «Битых яиц», рванула она в Чикаго вдвоем с подругой по движению в защиту мира. Они устраивали уличные шевствия и не раз попадали в тюрьму, но Дженни, по ее словам, надоели все эти суды, да и не приятно было, что из нее прямо рецидивистку какую-то сделали.

Короче, поселилась она в заброшенном доме с пятнацати другими людьми, которые, по ее словам, были совсем из другого круга. Нижнего белья не носили, в туалете за собой не спускали. И они с одним парнем — ему тоже обрыдло там жить — решили снять квартиру на двоих, но что-то у них не срослось.

— Представь себе, Форрест, — сказала Дженни, — я даже пыталась в него влюбица, но не смогла, потому что все время думала о тебе.

Она написала своей маме, чтобы та связалась с моей мамой и узнала, куда меня отправили, но получила ответ, что дом наш сгорел и мою маму взяли в богодельню, но пока шел ответ, моя мама успела сбежать с тем протестантом.