Форрест Гамп

Потекли сутки, месяцы, а потом и годы; изо дня в день мы со Сью и майор Фритч вкалывали на плантации — я уже превратился типо в Дядюшку Римуса[27]. По вечерам, обставив Большого Сэма в шахматы, забирался я в нашу лачугу со стариной Сью, и мы перед сном могли не много посидеть вдвоем. Дошло до того, что научились уже типо общаца: фыркали, рожи строили, махали руками. По происшествии долгого времени я свел во едино его биографию, которая примерно так же печальна, как и моя.

Когда он был еще детенышем-обезьянчиком, его мама с папой пошли как-то раз гулять в джунгли, а там откуда ни возьмись выскочили охотники, набросили на его родителей сеть и уволокли с собой. Сью прибился к дяде с тетей, но вскоре они его выперли за прожорливость, и остался он один.

А ему все ни почем: прыгал себе по деревьям, питался бананами, но згубило его любопытство: однажды захотелось ему вызнать, что творица там, где кончаюца джунгли, и он, перескакивая с ветки на ветку, добрался до деревни. Его замучила жажда, спустился он к речке попить, а там баклан какой-то на пироге проплывал. До той поры Сью никогда пирогу не видел: прирос к месту и глазеет, а баклан к нему подгребает. Сью подумал, что его хотят покатать на лодке, но вместо этого парняга огрел его веслом по голове, связал, как свинью, и продал какому-то типу, который увез его в Париж и стал показывать на передвижной ярмарке.

Там уже была одна обезьяна породы оран-мутанов, звали ее Дорис, красавица не обыкновенная; прошло не много времени, и они влюбились. Хозяин возил их по всему миру, и в каждом городе устраивал главный атракцыон: помещал Сью и Дорис в одну клетку, чтобы зеваки смотрели, как они совукупляюца — вот такая была ярмарка. Вобщем, Сью, конечно, стыдился, но других возможностей у них не было.

Как-то раз приехали они в Японию, а там к хозяину привязался какой-то дядька — стал торговаца, чтобы выкупить Дорис для себя. И увезли ее неведомо куда, а Сью остался один.

Характер у него начал портица. Сидел мрачнее тучи, на посетителей рычал и скалился, а под конец вобще взял манеру прилюдно ходить по большому и через прутья клетки свое кало швырять прямо в людей, которые чесно заплатили деньги, чтобы ознакомица с повадками оран-мутана.

У хозяина, конечно, терпение скоро лопнуло, и продал он Сью людям из НАСА. В чем-то я разделяю чуства Сью: как он тоскует по своей Дорис, так и я тоскую по Дженни Каррен — дня не проходит, чтобы не задумывался, как сложилась ее судьба. Короче, так мы со стариной Сью и куковали у черта на рогах.

Затея Большого Сэма с выращиванием хлопка превзошла самые смелые ожидания. Мы только успевали делать посадки и собирать урожай в тюки, которые туземцы складировали в соломенных амбарах за деревней. И вот настал день, когда Большой Сэм нам сообщил, что племя хочет построить большую лодку, баржу типо, чтоб загрузить в нее хлопок и пробица через владения пигмеев к той месности, где можно продать наш товар и сколотить целое состояние.

— У меня все прощитано, — сказал Большой Сэм. — Сперва продадим с торгов хлопок и поднимем денег. Потом закупим необходимые моему племени товары.

Я спросил, какие именно, и он говорит:

— Ну, сам понимаешь, дружище: бусы, побрякушки, зеркальце, а то и два… транзисторный приемник… может, еще коробку добрых кубинских сигар… и ящик-другой огненной воды.

Вот такой, значит, у нас бизнес.

Короче, пару месяцев спустя собрали мы последний урожай хлопка в том сезоне. Большой Сэм почти достроил речную баржу для доставки нас в город через владения пигмеев, и накануне нашего отплытия в деревне устроили гулянку, чтобы отпразновать все, что можно, а заодно и отогнать злых духов.

Люди расселись вокруг костра и под барабанный бой затянули «була-була». А потом приволокли все тот же здоровенный котел и вскипетили воду, но Большой Сэм обьеснил, что это всего лишь «символический жест».

Напоследок пришлось мне сесть за шахматную доску, и я, чесно скажу, от волнения едва не продул! Нам только и требовалось, что добраца до города, хоть столичного, хоть какого, — и поменяй как звали. Сью тоже собразил, к чему дело идет: весь в улыбке расплылся и под мышками себя щекочет.

Сыграли мы партию или даже две, начали следущую, доигрываем уже, смотрю на доску — и вижу: черт побери, Большой Сэм поставил мне шах. Лыбица так, что только зубы в потемках сверкают, но я-то понимаю: нужно спасать положение, да поскорей.

И только одна загвоздка возникла: положение-то уже не спасти. Пока я валял дурака, забыв, что цеплят по осени щитают, он меня загнал в угол. И выхода не оставил.

Поизучал я позицию. На зубах у Большого Сэма блики от костра играют, освящая мою мрачную физиомордию, а я и говорю:

— Э… мне бы, это… по маленькому.

Большой Сэм с ухмылкой покивал, и, доложу я вам, впервые в жизни такие слова сослужили мне добрую, а не дурную службу.