Форрест Гамп

Короче, лекции из цикла «Образ идиота в мировой литературе» я больше не посещал, с меня хватило. Но по вечерам мы с Дженни, как прежде, выступали с «Битыми яйцами», а в дневное время занимались любовью, гуляли, фоткались на берегах реки Чарльз, и я был на седьмом небе. Дженни сочинила чудестную, нежную песню под названием «Сделай это жестко, сделай это быстро», в которой у меня было пятиминутное соло на губной гармошке. Весна и лето прошли как в сказке, а потом мы поехали в Ню-Йорк и сделали запись под руковоцтвом мистера Фиблстайна, а примерно через месяц он звонит и сообщает, что у нас выходит диск. Вскоре нас уже стали приглашать в другие города, а на деньги, полученные от мистера Фиблстайна, мы купили здоровенный автобус, с койками и всякой приблудой, чтоб отправица на гастроли.

В тот период произошло еще одно событие, важное для моей жизни. Как-то вечером, отыграв первое отделение в клубе «Ходэдди», меня отвел в сторонку наш ударник, Моз, и говорит:

— Форрест, ты клевый чувак, но я бы тебе посоветовал одно срецтво улучшить игру.

Какое, спрашиваю, срецтво, а Моз отвечает:

— Вот такое, — и протягивает мне маленькую самокрутку.

Я сказал, что не курю, но все равно спасибо, а Моз такой:

— Это не простая папироска, Форрест. В ней содержица нечто такое, что расширит твои горизонты.

Я сказал Мозу, что мне вроде бы не требуеца расширения горизонтов, но он не отставал.

— Хотя бы попробуй, — говорит, я с минуту поразмыслил, заключил, что от одной папироски вреда не будет, и решился.

Ну, доложу я вам, горизонты мои дествительно расширились.

Ощущение было такое, словно все замедлилось, обострилось и окрасилось розовым. В тот вечер второе отделение получилось лучшим в моей жизни, каждая взятая нота звучала для меня сотни раз, а после выступления подходит ко мне Моз и говорит:

— Форрест, если тебе в кайф, ты подкури перед сексом.

Так я и сделал, и снова он оказался прав. Потратив кой-какие деньги, я основательно подсел на эту дурь. Единственный минус: прошло совсем не много времени, и я почему-то стал еще тупее, нежели чем раньше. Встаю утром, забиваю косячок — так это называлось — и валяюсь целый день в койке, пока не приходит время нашего выступления. Дженни сперва помалкивала, так как сама тоже, это все знали, нет-нет да и делала пару затяжек, но как-то раз сказала:

— Форрест, тебе не кажеца, что это уже перебор?

— Не знаю, — говорю. — А как понять, где начинаеца этот перебор?

И Дженни мне отвечает:

— Столько пыхать — это и есть перебор.

Но мне завязывать не хотелось. Я избавился от всех тревожных мыслей, хотя в то время особых тревог у меня не было. По вечерам выходил в перерывах из «Ходэдди», сидел в знакомом тупичке и смотрел на звезды. Если звезд не было, я все равно смотрел в небо, а однажды Дженни тоже вышла и застукала, как я смотрю на дождь.

— Форрест, пора завязывать, — сказала она. — Я за тебя беспокоюсь, ты же ничего не делаешь, только играешь и валяешься в кровати. Это нездоровый образ жизни. Думаю, тебе стоит сменить обстановку. Завтра у нас концерт в Провинстауне, а дальше заявок нет, так что нам с тобой, я считаю, надо устроить себе каникулы. В горы, например, съездить.

Я только киваю. Не поручусь, что я ее услышал.

Короче, в Провинстауне, найдя служебный выход, иду на улицу забить косячок. Сижу один, никого не трогаю — подходят две девушки. Одна говорит:

— Ой, это не ты ли играешь на губной гармошке в «Битых яйцах»?

Я киваю, а она плюх ко мне на колени. Расплываеца в улыбке, издает вопль и ни с того ни и сего начинает стягивать с себя блузку. Другая девушка пытаеца расстегнуть на мне брюки, задирает юбку — а я просто сижу прифигевший. Вдруг распахиваеца служебная дверь, и Дженни зовет:

— Форрест, пора… — Тут она запинаеца, говорит: — Тьфу, черт, — и захлопывает дверь.

Я вскакиваю, девчонка, сидевшая у меня на коленях, валица на землю, вторая ругаеца на чем свет стоит, но я захожу в клуб и вижу, что Дженни, прислонившись к стене, плачет. Бросаюсь к ней, а она:

— Не прикасайся ко мне, скотина! Все вы, мужики, одинаковы — кобели, вы никого в грош не ставите.

Так паршиво мне никогда еще не было. Не помню даже, как мы отыграли заключительное отделение. На обратном пути Дженни в автобусе пересела вперед и со мной не разговаривала. Той ночью она спала на диване, а утром сказала, что мне, наверно, пора найти собственное жилье. Так что собрал я свое барахло и ушел. Повесив голову. Не сумел ничего обьеснить. Опять оказался на улице.

А Дженни вскоре уехала. Я поспрашивал, но никто не знал, куда она пропала. Моз на время пустил меня к себе, но мне никогда в жизни не было так одиноко. Посколько спрос на нашу групу пошел на убыль, мне совсем некуда было себя девать, вот я и подумал, что пора бы наконец съездить домой, проведать маму, а после, может, начать не большой креведочный бизнес в тех краях, где жил бедняга Бубба. А быть звездой рокенрола мне, как видно, не судьба. Наверно, думаю, я просто законченный идиот, вот и все.