Форрест Гамп

Настал день, когда на лекции професора Квакенбуша в Гарварде мы должны были разыгрывать свой отрывок. Тот самый, где король Лир со своим дураком выходит в степь (у нас бы сказали «в низину» или просто «в поле»), там их накрывает буря, и они находят убежище в хибарке, про которую говорят «шалаш».

В шалаше сидит придурошный Том из Бедлама, а на самом-то деле под этим прозвищем скитаеца Эдгар, который строит из себя ума лишенного, потому как его совсем загнобил брат, незаконно рожденный. Король к этому времени полностью свихнулся, Эдгар только вид делает, а дурак, естественно, дуркует. Мне доверили роль графа Глостера, он Эдгару отец, вроде как единственный нормальный среди этих клоунов.

Вместо шалаша професор Квакенбуш натянул ветхое одеяло, а может, просто тряпку, чтоб создать элюзию бури, и еще поставил ветродуй, то бишь электро-вентелятор, а на его лопастях при помощи бельевых прищепок закрепил бумашки. Короче, появляеца Элмер Харрингтон III в роли короля Лира: сам в брезент закутан, а на голове друшлак. Девушка, которой поручили роль шута, где-то надыбала себе шутовской костюм — в плоть до колпака с бубенчиками и таких типо башмаков с загнутыми носами, как арабы носят. Исполнитель роли Тома из Бедлама нацепил битловский парик и какие-то помоечные лохмотья, а лицо вымазал сажей. Каждый отнесся к своей роли очень серьезно, а я в добавок оказался, пожалуй, и самым эфектным, посколько Дженни своими руками соорудила для меня костюм из простыни и наволочки, которыми я обмотался на подобие подгузника, а на плечи мне набросила скатерть, по типу плаща Супермена.

Короче, професор Квакенбуш включает ветродуй и просит актеров читать с двенацатой странитцы, где сетования Безумного Тома.

— Дай Тому милостыньку; его нечистая сила мучит, — бьет на жалость Том[20].

А король Лир:

— И дочери во всем этом виновны? Ты ничего не сохранил? Все отдал?

Тут встревает шут-дурак:

— Он одеяло сохранил, чтобы нам не так стыдно было смотреть на него.

И далее по тексту такая же фигня, потом шут говорит:

— В такую ночь от холода мы все с ума сойдем.

Тут с дураком не поспоришь.

В этот момент я должен войти в шалаш с факелом, который надыбал для меня професор Квакенбуш на театральном факультете. Шут кричит: «Смотри-ка: там какой-то свет маячит» — при этих словах професор Квакенбуш зажигает мой факел, и я через всю удиторию направляюсь к шалашу.

— Это нечистая сила Флибертиджиббет! — возвещает Том из Бедлама.

— Кто это? — шугаеца Лир.

И я в свой черед интересуюсь:

— Кто вы такой? Как вас зовут?

Безумный Том называет себя:

— Бедный Том. Он ест лягушек-квакушек, жаб, головастиков, ящериц полевых и водяных, — и всякое разное говно, и тут я должен внезапно узнать короля и возмутица:

— В какой компании вы, государь!

У Безумца Тома готов ответ:

— Ведь князь потёмок — тоже дворянин; Модо зовут его и Маху.

Ветродуй фурычит на полную мощь, и до меня доходит, что професор Квакенбуш, когда сооружал эту хибару, не учел мой рост — более двух метров, и в итоге факел мой докасаеца до потолка.

Здесь Безумец Том должен сказать: «Бедный Том озяб», а он вместо этого:

— Факел опусти!

Смотрю я в книгу, чтобы разобраца, откуда эта реплика взялась, а Элмер Харрингтон III орет:

— Факелом не тычь, идиот!

Но я за словом в карман не полез:

— Впервые в жизни я как раз не идиот — это ты идиот!

И тут вдруг крыша хибары словила огонь и рухнула Безумцу Тому на битловский парик, который тоже заполыхал.

— Да выключите же этот чертов ветродуй! — закричали из удитории, но было уже слишком поздно. Огонь разгорелся!

Безумец Том орет, верещит, а король Лир сорвал с головы свой друшлак и давай молотить Тома по башке — нужно же пламя сбить. Зрители повскакали с мест, задыхаюца, кашляют, матеряца, а исполнительница роли шута начала истерить, визжать и выкрикивать: «Мы все погибнем!» По началу дествительно складывалось такое впечатление.

Я оборачиваюсь, вижу, что мой плащ, черт бы его побрал, тоже горит, распахиваю окно, хватаю эту истеричку поперек живота, и мы с ней выбрасываемся из окна. Спасибо, что всего лишь со второго этажа, а внизу кусты разрослись, которые и смягчили наше приземление, но время было обеденное, и по територии шатались сотенные толпы студентов. А тут мы: горим и тлеем.

Из распахнутого окна удитории валит черный дым, и вдруг в проеме появляеца професор Квакенбуш: весь от сажи черный, головой крутит, кулаком грозит.

— Гамп, — кричит, — идиот, засранец, тупой ублюдок! Тебе это даром не пройдет!

Шут-девица корчица на земле, ревет, руки заламывает, но сама не пострадала, ну, может, опалилась слегка, так что я сдернул оттуда, не долго думая, и помчался со всех ног через весь университецкий двор — в горящем плаще и клубах дыма. Пока домой не прибежал, ни разу не остановился даже, врываюсь в квартиру, а там Дженни:

— Ой, Форрест, как у вас прошло? Готова поспорить, ты был ярче всех! — Потом меняеца в лице и спрашивает: — Откуда-то паленым пахнет — чуствуешь?

— Долгая, — говорю ей, — история.