Форрест Гамп

Красотка-стюардесса подбежала проверить, что у нас стряслось: мистер Уилкинс отдуваеца, кашляет, и тут я тоже принялся разгонять руками газы, воротить нос и, указывая на мистера Уилкинса, громогластно требовать: «Кто-нибудь, откройте же окно!» Мистер Уилкинс весь побагровел, запротестовал и тычет пальцем в мою сторону, но стюардесса только улыбнулась и пошла обратно на свой шесток. Отплевавшись, мистер Уилкинс поправил воротник сорочки и в пол голоса прошипел: «Гамп, это мерзкое хамство». А я знай ухмыляюсь и в перед смотрю.

После той поездки отправили меня все туда же, в Форт-Дикс, но в Кочегарку загонять не стали, а обьевили, что мне светит досрочная дебилизация. И в щитаные дни отпустили на все четыре стороны. Дали денег на билет и даже на карманные расходы. Пришло время решать, как жить дальше.

Первым делом следовало заехать домой и проведать маму, которая мыкалась в богодельне. Затем нужно было спланировать не большой креведочный бизнес и как дальше строить свою жизнь, но все мои мысли возвращались к Дженни Каррен, застрявшей в Гарварде. По дороге на станцию я прощитывал здравые решения. Но когда подошла моя очередь в кассу, я сказал: «Один до Бостона». Здравое решение — не всегда самое правильное.

10

Адреса Дженни у меня не было, только номер почтового ящика, но зато было письмо с названием не большого клуба, где, по ее словам, выступала их команда, «Битые яйца». Назывался он «Ходэдди клаб». От вокзала я хотел прогуляца до туда пешком, но все время сбивался с дороги и в конце концов сел в такси. Время едва перевалило за полдень, и в зале я увидел только пару-тройку алкашей да оставшиеся с ночи пивные лужи. Но за стойкой возвышался бармен — он мне и сказал, что Дженни со своей командой поевляеца около девяти вечера. Я спросил разрешения обождать в зале, и бармен сказал «да пожалуста», так что я там часов пять просидел или шесть, заодно и ногам отдых дал. И вот начала прибывать публика. По большей части молодняк студенческого вида, но прикид у всех клоунский. Все поголовно в грязных джинсах и футболках, парни — бородатые очкарики, у девушек не прически, а вороньи гнезда. Вскоре на сцену вышли рок-музыканты, трое или четверо, и начали подключать свою громосткую апаратуру. Она, конечно, на много превосходила ту, что в свое время служила нам в универе, в студенческом клубе. А Дженни Каррен нет как нет.

Настроили ребята апаратуру, заиграли. Ну, доложу я вам, у меня чуть барабанные перипонки не лопнули! Повсюду цветные эндикаторы мигают, а музыка более всего смахивает на вой реактивного самолета при разгоне. Но толпа довольна, после первой же вещи оплодисменты грянули, ободрительные крики. Потом луч прожектера высветил одну сторону сцены — а там Дженни собственной персоной!

Она, конечно, изменилась. Главное дело, волосы отрастила до ягодиц и темные очки нацепила — это в помещении, поздним вечером! На сцену выскочила в джинсах и в рубахе с огромным колличеством блесток-огоньков — прямо ходячий комутатор. Схватила микрофон и пошла плясать по сцене: прыгает, руками машет, волосами трясет. Я прислушался, чтобы разобрать слова, но музыканты так наяривали, в барабаны били, молотили по клавишам, терзали электрогитары, что я испугался, как бы крыша не рухнула. И все время спрашивал себя: что это за какафония?

Прошло не много времени, музыканты сделали перерыв, а я встал со стула и хотел пройти за кулисы. Но у двери стоял охранник, который обьеснил, что мне туда нельзя. Возвращаясь назад, к своему месту, все глазели — я это отметил — на мою армейскую форму. Один в мою сторону: «Не пойму, что за прикид», другой: «Афигеть!», а третий: «Это без дураков, что ли?».

Опять я почуствовал себя полным идиотом и вышел на улицу, чтобы малость проветрица, собраца с мыслями. Прогуливался, наверно, с пол часа, возвращаюсь — а к дверям уже очередина выстроилась. Ну, я-то прохожу вперед и пытаюсь втолковать охраннику, что у меня в зале все вещи остались, а он свое талдычит: «в порядке очереди». Отстоял я, наверно, час с лишним, послушал доносившую музыку, и, доложу я вам, с наружи, на расстоянии, звук оказался чуть более лучше, чем в зале.

Короче, мне все это надоело, и решил я обойти здание кругом, чтобы подождать у черного хода. Присел там на низкое крылечко и посмотрел, как в помойке крысы деруца. А в кармане у меня была губная гармошка, и я, чтобы убить время, начал подбирать какой-то мотивчик. До слуха все еще доносилась музыка, и очень скоро я уже подыгрывал Дженни и ее дружбанам, взяв на полтона ниже, чтобы с ними не расходица. Не знаю, сколько прошло времени, но вскоре я уже выдавал собственные проигрыши в до мажоре. Вот странно: когда сам играешь, музыка кажеца вполне сностной, если при этом особо не вслушиваца.

Вдруг позади меня распахнулась дверь, и в проеме показалась Дженни. Наверно, у них опять был перерыв, но я даже бровью не повел — продолжаю играть.

Она спрашивает:

— Кто здесь?

— Я, кто ж еще, — отвечаю ей из темного тупика, а она высовывает голову из дверей и уточняет:

— Кто играет на гармонике?