Fidem

Гримберт ощущал себя слишком уставшим, чтобы согласиться с ним. Огневой контакт с «Вифанийцем» объективно длился не более десяти секунд, но шквала, окутавшего «Судью», было достаточно, чтобы в голове немилосердно звенело. Опустив голову, он бросил взгляд на правую ногу, желая убедится, что Шварцрабэ пережил огонь в целости. И выругался себе под нос.

Потому что за его левой ногой было пусто. Шварцрабэ пропал, будто и не существовал вовсе. Один только его черный берет бесформенной кляксой остался лежать на припорошенной пылью брусчатке.

* * *

Ему ко многому пришлось привыкать здесь, в северных широтах империи. К еде, которая часто казалась ему безвкусной и излишне жирной. К грубому языку, который, кажется имел по отдельному наречию в каждом селе, причем все эти наречия казались ему варварской речью с редкими вкраплениями искаженной до неузнаваемости латыни. К церковным порядкам, многие из которых казались ему причудливыми. К радиодиапазонам и обозначениям, к праздникам, к рыцарским традициями, имеющим иные оттенки, к манере разговаривать, торговаться, воевать…

Даже воздух здесь был другой, несмотря на то что аппаратура «Судьи» регистрировала очень схожий химический состав. Не горячий и горький, впитавший в себя сгоревший хлеб восточных окраин, пепел мертвецов и остатки радиоактивных осадков, а кисловатый, холодный, похожий на воздух над старым торфяником.

Ему удалось овладеть здешним говором, хоть и не сразу, привыкнуть ко многим традициям и своеобразному укладу. Он все еще был Пауком, а его возраст – двадцать восемь лет – даже здесь не считался возрастом старика. Но вот с чем ему так и не удалось свыкнуться, так это со здешними сумерками. В Турине ночь приходила на смену дню быстро, едва ли не в считаные минуты. Здесь же сумерки начинались рано и тянулись необычайно долго, неспешно подчиняя себе небосвод, высасывая из него цвета и краски. Он часто наблюдал за тем, как они завоевывают небо над Грауштейном, устроившись на вершине Южной башни и, должно быть, похожий издалека на исполинскую каменскую гаргулью, охраняющую покой монастыря. Красивый символ, но, как и все символы, совершенно лживый по своей сути.

– Отчего бы нам не расположиться в дормитории? – проворчал Берхард, разглядывая плещущееся у подножия башни море. – Мог бы пожалеть мои старые кости, коль уж твои собственные давно превратились в тлен!

Не защищенный броней, в старом плаще, он не находил сумерки над Грауштейном хоть сколько-нибудь интересными, напротив, мучился холодом и резким ветром. Однако покорно стоял рядом, не делая попытки уйти. Гримберт мысленно усмехнулся. Не потому, что Берхард испытывал к Пауку благодарность или считал должным сохранять ему верность. Глупо тешить себя иллюзиями. Только потому, что «Серый Судья», даже безоружный, давал ему, однорукому калеке, хоть какую-то защиту. Сожрав Паука, приор Герард, без сомнения, легко разделается и с его спутником, тем более когда узнает, что под его личиной скрывается барон Кепплер, старый еретик, выступавший против Святого престола в Салуццо.

– Смеешься? – Гримберт шевельнул башней. Жест сродни человеческому, похожий на досадливое подергивание головой. – Ты сам говорил, там народу больше, чем в стойле!

– Не сейчас. Сейчас монастырские дормитории похожи на пустые бомбоубежища. Хоть шаром покати.

– Вот как? Куда же делись все почитатели чудодейственной пятки?

– В соборе, – кратко отозвался Берхард. – Приор созвал их на всенощную службу – молиться о душах погибших и просить покровительства святого Лазаря. И знаешь, он нашел в их душах горячий отклик.

– После выступления «Вифанийца»? – Гримберт фыркнул. – Не сомневаюсь!

– Да уж, выступление удалось на славу. Странно, что святому Петру не пришлось посылать грузовые транспорты, чтобы транспортировать свежие души к райским вратам. Пулеметы «Вифанийца» надолго задали ему работы.

– Что-то узнал о нем?

Берхард медленно покачал головой:

– Не очень-то. Прокаженные братья напряжены настолько, что того и гляди начнут палить в каждого, слишком резко осенившего себя крестным знамением. На тех, кто задает излишне много вопросов, тоже косятся недобро.

– Но кое-что ты все-таки узнал, верно?

Берхард неохотно кивнул:

– Хозяином «Вифанийца» был сир Андреас, прозванный так же Андреасом Столетним. Один из самых уважаемых и старых в ордене братьев-рыцарей.

– Ему в самом деле было сто лет?

– Сто тридцать четыре, насколько мне известно.

Гримберт присвистнул, не заботясь о том, что этот свист будет передан «Судьей» вовне – голосовые связки «Судьи» не годились для передачи звуков такой тональности.

– Приличный возраст – как для рыцаря, – вынужден был признать он. – Мне приходилось видеть людей, отсчитавших по двести и более лет – императорские биомастера иногда превосходят сами себя, используя запретные технологии. Одному только императорскому сенешалю, по моим подсчетам, должно быть по меньшей мере полтораста лет. Но рыцарь?..