Fidem

Он больше не может доверять своей памяти, она сделалась слишком ненадежна. Он был уверен, что совсем недавно видел «Беспечного Беса» на своем обычном месте, подпирающим крепостные ворота. Его горящая сигнатура свидетельствовала о том, что его питание включено, а его владелец находится внутри. Между тем как сам Шварцрабэ невозмутимо стоял возле «Судьи», глядя на дрожащего в ознобе «Вифанийца».

– Оставим вопросы на потом, – заметил Шварцрабэ. – А теперь, прошу вас, отступите назад. Потому что сейчас здесь начнется нечто крайне скверное.

– Скверное? – Гримберт ощутил, как разлившаяся по телу желчь делается ледяной. Слова, оброненные Шварцрабэ, казались небрежными, но он ощутил за ними нечто жуткое. – Что вы имеете в виду?

– Его! – Шварцрабэ ткнул пальцем в дрожащего всеми членами «Вифанийца», окруженного улюлюкающей толпой. – Нечто скверное случится с ним в самом скором времени. А также и с нами, если мы не найдем себе подходящего укрытия.

Гримберт заставил «Судью» сконцентрировать зрение на «Вифанийце», но не обнаружил в облике того никаких изменений. Неконтролируемая мелкая моторика конечностей заставляла оглушенного рыцаря содрогаться на месте, точно припадочному, и выглядело это одновременно комично и жутко. Точно огромное смертоносное божество, содрогающееся от колик или щекотки.

– Он… Что с ним? Что с ним творится, сир Хуго?

Глаза Шварцрабэ сделались холодны, как это с ними иногда бывало.

– Вы еще не поняли, мальчишка? – процедил он сквозь зубы. – Он смеется. И это больше не «Вифаниец». Это наш приятель «Керржес».

Часть восьмая

Гримберт вспомнил страшный смех Франца Бюхера, сопровождавший его смерть. Безумный хохот, раздиравший его глотку, хохот, которым он давился, точно битым стеклом, не в силах сдержать его, превращаясь в обезумевшую, не подчиненную себе машину.

Дрожь «Вифанийца» не была судорогами его пилота, скрупулезно переданными стальным конечностям. Это был смех. Человек внутри бронекапсулы смеялся. Смеялся так, что уже не мог двигаться, лишь сотрясался, стоя на месте.

И это значило…

Два лазарита, закованных в сталь, оставив свой пост у рефектория, приближались к своему собрату. Не так, как приближаются к поврежденной машине, ждущей помощи. Сосредоточенно, осторожно печатая шаг, подняв орудия. Они поняли. Тоже успели сообразить. Наверно, были предупреждены Герардом или услышали смех безумца в радиоэфире. Это объясняло внезапный всплеск радиоволн в окружающем пространстве.

Но об этом неоткуда было узнать паломникам, обступившим сотрясающуюся машину.

Первая пулеметная очередь, ударившая под ноги «Вифанийца», не была прицельной, видно, другой лазарит еще не успел совладать с приводами наводки, но оттого не менее смертоносной. Отразившись от твердого гранита мостовой, увлекая за собой бритвенно-острые осколки камня, отрикошетившие пули прошлись по толпе, мгновенно выхватив из ее колеблющихся бесцветных покровов окропленный алым клок. Точно кто-то хватил маленьким отточенным ножом по мешковине. Затрещало сукно, зазвенели, рассыпаясь вперемешку с искрами, гильзы. И только потом раздались крики – оглушительные, но не рассыпающиеся на отдельные стоны, а слаженные, слитые воедино, словно толпа, охваченная единым пароксизмом религиозного экстаза, попыталась исполнить хором какой-то страшный и не существовавший прежде гимн во славу безумного божества.

– Херова дрянь! – выдохнул Томаш. Выпучив свой единственный глаз, скособочившись, он выглядел так, будто увидел чудо – и это чудо, сверкнув в сером небе Грауштейна, наполнило сосуд его души трепещущим пламенем. – Во имя паленых потрохов никомидийских мучеников, что за…

Паломники, взвыв, бросились прочь от «Вифанийца» – грязная бесцветная волна, рассыпающаяся алыми брызгами под огнем двух пулеметов. Первые очереди ударили неприцельно, вразнобой, точно орудия не выискивали цели, а спешили выплеснуть жгущий изнутри боезапас. Но уже следующие оказались выверены – вполне достаточно, чтобы полоснуть по толпе горизонтальными трассами пулеметного огня, опрокидывая и разрывая тех, кто оказался ближе всего.

«Вифаниец» больше не был неподвижен. Ожившие пулеметы словно наполнили его огромное стальное тело жизнью, вдохнули в него жар. Выпустив двумя струями пар из системы охлаждения, ошпаривший искалеченных, ползающих у его ног людей, он заскрежетал всеми своими сочленениями и пустился в танец, подобный которому Гримберту никогда не приходилось видеть.

Жутко было наблюдать за тем, как Франц Бюхер, потеряв человеческий облик, мечется по заполненному людьми залу, легко разрывая голыми руками плоть и безумно хохоча. Но это… Это зрелище походило на картину из самого ада. Картину, которую сенсоры «Серого Судьи» передавали с безжалостной отчетливостью невозмутимых электронно-оптических приборов.