Fidem

Имевший боевую массу около восьмисот квинталов – сорок старых добрых имперских тонн, – он один весил больше, чем вся балетная труппа, вместе взятая, в придачу со сценой и прожекторами, но, когда двигался, об этом невольно забывалось. Его угловатое тело приходило в движение мгновенно, без раскачки, свойственной более тяжелым машинам, без пыхтения гидравлических приводов и того сопения, что издает ходовая часть, готовя корпус к резкому броску. Замерев в обманчивой неподвижности, точно богомол, притаившийся на ветке в ожидании добычи, «Варахиил» внезапно бросался вперед, немного сгибая свой поджарый, почти не прикрытый броней торс, и, казалось, вот-вот взмоет над землей. Совершая боевые развороты, он нагибался с таким немыслимым креном, что Гримберт, наблюдавший за его маневрами, всякий раз невольно морщился, живо воображая, какая нагрузка в этот миг ложится на балансировочные узлы доспеха.

Судя по всему, сир Ягеллон не был поклонником классических имперских стратагем из числа тех, что вдалбливают в головы юным рыцарям с того момента, как на их выскобленных бритвами затылках сойдет воспаление кожных покровов после трансплантации нейропортов. Упражняясь в маневре, он не использовал ни «Бычий проход», ни «Двойное коромысло», ни «Пляску сапожника», ни прочие известные Гримберту упражнения, распространенные в Турине, зато, кажется, располагал богатейшим арсеналом своих собственных, порой весьма небезлюбопытных.

– Чертов фанфарон, – пробормотал Гримберт, наблюдая за тем, как «Варахиил», точно тщась оправдать имя своего тезки-архангела, невесомо кружится в танце, выделывая изощренные, не свойственные машине пируэты, – Стерх из Брока! Тебе впору именоваться курицей – с такими-то танцами!..

Он знал, что эти укоры несправедливы. Отрабатывая маневры, Ягеллон всегда отводил «Варахиила» в дальний угол монастыря, за старые котельные и склады. Он не искал ни зрителей, ни популярности, напротив, упражнялся самозабвенно и усердно, как это делает воин, полностью сосредоточенный на себе и постижении своего искусства. Три, иногда четыре часа подряд.

Раньше, закончив свои упражнения, Ягеллон обычно выбирался из доспеха, его щегольской, много раз латанный гамбезон с золотым шитьем висел, точно мокрая тряпка, лицо же казалось бледным, точно молодая луна. Даже не сняв его, не выпив воды, Ягеллон принимался за дело – вооружившись тряпицей и масленкой, тщательно смазывал и протирал все сочленения своего доспеха, не пропуская ни одного узла, и был в этом занятии столь усерден, что мог бы служить примером для любого оруженосца.

Но сейчас… Завершив последние фигуры, «Варахиил» не распечатал люк, как обычно, лишь отошел в тень стены, чтобы не подставлять свое стальное тело солнечным лучам. И замер, немного приопустив корпус. Гримберт знал, что в таком положении «Варахиил» проведет почти весь оставшийся день. Не сдвинувшись с места, будет неподвижно стоять, уставившись в землю.

Глядя на него, недвижимого, безучастно разглядывающего серый камень Грауштейна, Гримберт не раз задумывался о том, чем занят сир Ягеллон. Вполне вероятно, молится, испрашивая у Господа сил, чтобы пережить ниспосланное свыше испытание. Аппаратура «Судьи» не фиксировала исходящих от «Варахиила» радиопередач; судя по всему, Стерх из Брока относился к той категории верующих, которые воссылают молитвы по невидимому каналу к небесам, а не транслируют их всем вокруг в радиодиапазоне.

А жаль. Гримберт отдал бы последние монеты, завалявшиеся в кошеле у Берхарда, чтобы услышать эти молитвы и их содержание. Напрасные надежды. Можно перехватить в эфире посланную недругом радиопередачу, а при должном навыке – и расшифровать ее содержимое. Можно подкупить или запугать курьера, заставив его отдать письмо своего сеньора, а при необходимости – и перерезать ему горло. Но совершенно невозможно представить, чтоб существовала аппаратура, способная перехватить молитву. В милости своей Господь Бог обеспечил своих абонентов протоколом связи, совладать с которым не могли все ухищрения криптологов Туринской марки и ее окрестностей.

О чем сейчас молится сир Ягеллон? Просит у Всевладетеля снисхождения и заступничества? Или, напротив, молит о том, чтобы «Керржес», выпущенный им украдкой, сегодня сожрал еще одну душу в проклятом Грауштейне?

Гримберт стиснул зубы. Какая ирония! Они оба находились в неподвижности, но если замерший «Варахиил» казался отрешенным, невозмутимым, спокойным, как снежные пики альбийских гор, то сам он, запертый в бронированных недрах «Серого Судьи», изнывал от нетерпения.

Четвертый день в Грауштейне. Четвертый день в проклятом монастыре, превратившемся для него в западню. Четыре партии подряд в кости, против игрока, который нечист на руку и которого пока не удалось уличить в нечестной игре. И который, надо думать, охотно пожертвует Пауком, как завалящей букашкой, в своей хитрой, невесть зачем тянущейся игре.