Fidem

Один из трех. Ягеллон, Томаш, Шварцрабэ. Один из этих трех лишь прикидывается раубриттером, бродягой в рыцарском доспехе. Он проник в монастырь, имея целью уничтожить его, и уже, надо думать, создал неплохую брешь в тысячелетней кладке ордена Святого Лазаря, казавшейся такой незыблемой и несокрушимой. Чем дольше будет пировать «Керржес», тем страшнее будут последствия. Мало того… Гримберт скривился, не зная, отреагировало ли его тело на это хотя бы гримасой или осталось безучастно взирающим трупом, беззвучно шевелящим губами. Чертова некрозная пятка, сыгравшая роль приманки, завела его меж двух огней. И хозяин «Керржеса», кем бы он ни был, и приор Герард затеяли непростую партию, в которой ему придется держаться подальше от обоих игроков. Потому что ни один из них не сулит ему добра.

Мало того, подумал Гримберт, заставив маломощные сенсоры «Судьи» разглядывать пустое лицо погруженного в молитву Ягеллона, я еще и чертовски стеснен временем. Глупо думать, что окружающий мир заметит исчезновение из эфира монастырской радиостанции. Мир, может, и забудет, но не Святой престол, тот всегда обладал великим талантом вести счет своим активам. Если приор не поймает своего недруга в ближайшие дни, кто-то из кардинальско-епископской гвардии, чего доброго, вздумает послать на выручку спасательную партию. И тогда здесь точно воцарится ад. Нечего и думать уповать на инкогнито, меня извлекут из скорлупы точно перезревший орех. И тогда…

– Кажется, ваш доспех барахлит, сир Гризео. Я ощущаю вибрации, исходящие от него. Вы давно проверяли инжекторы по правому борту?

* * *

Гримберт вздрогнул от неожиданности. Точнее, вздрогнул «Серый Судья». Многотонная махина встрепенулась, издав своими механическими членами скрип – точно кому-то перетирали кости на пыточном станке невообразимой сложности. Зашумела в контурах охлаждения вода, отдаваясь едва слышимым журчанием, тяжело и надсадно заработали поршневые насосы, по-комариному тонко запели под нагрузкой силовые кабели…

Какой-то из испуганных мыслительных импульсов, прыснувших в разные стороны, точно мыши, активировал систему управления огнем. Архаичная, по-простому устроенная, она не имела ни развитых механизмов безопасности, ни специальных сдерживающих контуров. Ей не требовалось много времени, чтобы произвести выстрел – только лишь короткий мысленный приказ. Но вместо привычного глифа, означающего готовность к бою, перед глазами заплясали предупредительные символы, обрамленные пульсирующими красными окружностями. Даже если бы доспех получил приказ выстрелить, он не смог бы исполнить его. У стали, как и у плоти, есть ограничения, неведомые духу.

Мы сдали снаряды, вспомнил Гримберт. Еще вчера. Разрядили боеукладку вплоть до последнего пулеметного патрона и отдали на хранение в арсенал Грауштейна – под прицелом пары поигрывающих стволами святош, наверняка зубоскаливших тайком и упивавшихся возможностью приструнить зарвавшееся раубриттерское племя. После чего монастырский служка с разъеденным проказой лицом запечатал патронники, продев через них вощеный канат и скрепив его сургучной печатью ордена Святого Лазаря. Унизительная процедура, похожая на оскопление, которую никогда бы не позволил провести над собой настоящий рыцарь.

«Варахиил» остался на прежнем месте, но его бронированная башня, узкая и ребристая, уже не смотрела слепо в землю. Поднялась, изучая «Серого Судью» полудюжиной прикрытых бронепластинами сенсоров.

Чертов лехит! Гримберт ощутил, как нутро, точно крутым кипятком, ошпарило злостью. Полагая «Серого Судью» надежно укрытым в тени монастырской градирни, он так свыкся со своей ролью наблюдателя, что даже не заметил, как объект его наблюдения, отрешившись от бесконечных молитв, вернулся к жизни, мало того, последние несколько минут самым пристальным образом изучал его самого.

– Простите?

– Инжектор по правому борту, – спокойно повторил Ягеллон. – Чувствуете эти небольшие рывки?..

Он не использовал радиосвязи, только сейчас заметил Гримберт. Предпочел говорить через микрофон, пусть и понизив громкость до уровня человеческого голоса, а может, даже тише. Отчего? Боится, что приор Герард перехватит наш разговор на открытой частоте?..

– Есть немного, – признал он. – Особенно когда даю нагрузку на правую ногу.

– Могу предположить, что засорились форсунки во впускном коллекторе. Они не дают впрыскивать достаточное количество топлива во вспомогательный двигатель. Отсюда и толчки.

Сколько дней ты в нейрокоммутации, Паук?

Семь, ответил он себе мысленно. Семь дней, не вынимая вогнанные в череп гвозди. Семь дней не размыкая контакт с нервной системой «Судьи». Семь чертовых дней. Неудивительно, что моя координация ни к черту не годится, а память отказывает все чаще. Берхард прав, еще немного, и я превращусь в покрытый пролежнями зловонный труп, заточенный в броне. Грауштейн сойдет с места, отрастит ноги и двинет прочь из опостылевшего ему моря, а я и не замечу…