Fidem

– Так и есть! – хрипло выдохнул он. – Я это еще три дня назад заметил, значит, да только виду не подавал. Наш сир Гризео, сдается мне, не только записной молчун, но еще и умник, каких мало! Помните Франца, того несчастного парнишку?.. Когда бедняга Франц только поднялся, сир Гризео сразу крикнул, чтоб все отошли от него, хотя никто толком еще не успел ничего сообразить. Верно, он уже тогда что-то смекал, верно?

Гримберт заставил «Серого Судью» повести головой, обозревая окрестности. Пытаясь убедить себя в том, что делает это для того, чтоб убедиться в отсутствии посторонних ушей, а не ища путь к отступлению.

Отступать некуда, Паук, ты сам отлично это знаешь. Ты сам запер себя в этой банке. Если уж эти трое приперли тебя к стенке, тебе и то не светит спасение, а уж если в разговор вступят монастырские пушки и монахи-рыцари…

– Вы ошибаетесь, господа раубриттеры, – тихо, но отчетливо произнес он. – Я не больше вашего знаю, что за чертовщина творится в этом монастыре. Если у меня что и есть, то только лишь смутные догадки, и в тех пятен больше, чем в манускриптах Альберта Великого…

Шварцрабэ щелкнул языком. Звук получился резким и отрывистым, словно его издал крошечный хлыст.

– За неимением серебра я охотно принимаю и медь. Так что, полагаю, вполне сгодятся даже ваши догадки, сир Гризео. Видит Господь Бог, в той трясине, что мы оказались, и они могут стать изрядным подспорьем. Так что если вы…

– Не надо догадок, и так все ясно. Это испытание.

– Что? – все повернулись в сторону стоявшего неподвижно «Варахиила».

Никто не заметил, как Стерх из Брока выскользнул из своего доспеха. Должно быть, он сделал это бесшумно, воспользовавшись тем, что все внимание раубриттеров устремлено на «Серого Судью». Болезненно худой, бледный, сложенный, казалось, из одних только выпирающих и хрупких костей, сир Ягеллон взирал на них с усмешкой, в которой «Серый Судья» не видел ровным счетом ничего, а Гримберт – снисходительность, граничащую с жалостью.

– Испытание, – спокойно повторил Ягеллон своим невыразительным высоким голосом. – Вы не поняли этого, поскольку толстокожи и глупы от природы. Как и говорил приор Герард, вы ничего не смыслите в чуде и не узнаете его, даже если упадете, уткнувшись в него носом. Но я… Я вижу это отчетливо и ясно.

Томаш сердито засопел. Судя по тому, как напряглись его искривленные скрипящие плечи, ярость накапливалась в нем быстрее, чем раскаленные пары внутри атомного реактора. Благословение Богу, он выбрался из своего доспеха, подумал Гримберт, иначе, пожалуй, не сдержался бы, окатив горделивого лехита свинцовым шквалом из всех своих чудовищных стволов.

Но Шварцрабэ успел раньше.

– Что вы имеете в виду, сир? – быстро спросил он.

Ягеллон отошел от доспеха на два шага, так, чтоб оказаться в его тени. По его бледному лицу блуждала слабая улыбка.

– Мы все явились в Грауштейн, алчно жаждая чуда. Вымогая его у Всевышнего, как жадный нищий вымогает монету у богача. Мы не стремились очиститься, чтобы заслужить его, мы просто требовали его, как нечто, что положено нам по праву. И мы рассердили Его.

– И вы думаете, что…

– Он даровал свое чудо Грауштейну, – тонкий голос Ягеллона зазвенел, как монастырский колокол. – Страшное чудо, которое отделит истинно верующих от прочих. Чудо, которое очистит достойных и испепелит грешников. Чудо Грауштейна!

– Ладаном запахло, аж тошно… – презрительно бросил Томаш, махнув перед лицом беспалой ладонью. – Надеюсь, это чудо вас и сожрет к чертям! Чудо ему… Ладно, мнение сира святоши мы выслушали. А что там за предположение у сира Гризео?

Гримберт с неудовольствием ощутил, как взгляды рыцарей вновь сфокусировались на нем. Почти незаметные по отдельности, вместе они, точно концентрированные лучи лайтинга, вполне могли прожечь лобовую броню.

Придется сказать. Иначе они не оставят его в покое. Мало того, кто-то из них может шепнуть словечко-другое приору, и тогда положение и вовсе сделается скверным. Что ж… Гримберт вздохнул, использовав для этого собственные легкие. Может, эти оборванные раубриттеры, отчаянно пытающиеся походить на рыцарей, весьма жалкая сила по меркам ощетинившегося орудиями Грауштейна, но, кажется, другими союзниками в его положении не разжиться. Придется начинать партию с теми картами, что есть на руках, не укоряя судьбу в несправедливости.

– Демоны. Этими людьми завладели демоны.

* * *

Он надеялся, что кто-то из раубриттеров засмеется в голос, сгладив напряжение, которое повисло вокруг замерших в неподвижности доспехов и людей в их тени. Но никто не засмеялся. Только лишь Шварцрабэ улыбнулся, и то как-то неуверенно.

– Демоны? – Красавчик Томаш хлопнул ладонями с такой силой, что окажись между ними кусок грауштейнского гранита, превратился бы в серую пыль. – Считаете себя самым большим умником, а? Демоны! Не валяйте дурака, и без вас тошно! Мало нам одного святоши с его чудесами, теперь еще и этот заблажил! Ах ты ж черт…

Шварцрабэ пришлось положить руку на плечо старому рубаке, чтобы унять поток брани, хлещущий из него, точно вино из дырявой бочки.