Fidem

Он не боится, понял Гримберт. Несмотря на то что голос приора был очищен фильтрами «Вопящего Ангела», сделавшись холодным и почти безэмоциональным, ни страха, ни досады в нем не угадывалось. Зато в нем звучали обертоны, которые отчего-то не понравились Гримберту. Звенящие нотки, выдающие скорее ликование, чем горечь разбитого и раздавленного грузом вины человека.

Не боится. А должен трястись от ужаса при мысли о том, что с ним сотворит Святой престол. Не только не боится, но, кажется, даже не находит свое положение затруднительным. Вот что это за звенящие нотки – он рад. Рад, что все вышло именно так. Но…

«Варахиил» и «Жнец» пришли в движение, кратко выдохнув из вентиляционных решеток клубы дыма. Но это был не боевой курс. Они не собирались атаковать «Вопящего Ангела», хоть и находились в выгодном для этого положении. Они…

Они подошли к нему и встали по сторонам, точно верные стражи, направив свои орудия на «Серого Судью». Молча, слаженно, точно неоднократно репетировали и отрабатывали этот маневр, добиваясь полной слаженности. Не конвоиры – охранники.

Паршиво, Паук. Ты опять где-то сглупил. Старый Берхард был прав, а ты вновь обломал зубы, попытавшись раскрыть пасть шире, чем следовало. Что-то в этом плане не просчитал, не понял, не вычислил…

– А ведь красивая бы вышла картина… – приор причмокнул губами, издав хлюпающий звук, точно кто-то камнем раздавил мокрицу или слизняка. – Опальный маркграф Туринский, изнывая от своих бесчисленных грехов, пытаясь вымолить прощение за предательство, пускается в паломничество в Грауштейн, моля Господа даровать ему прощение. Вышла бы прекрасная деталь для нашего маленького чуда, не так ли?

Гримберт отступил еще на шаг, пытаясь вспомнить, где начинаются ступени башни. Учитывая положение корпуса, они должны быть в пяти метрах позади него. Пяти или шести?.. Дьявол. Гримберт попытался мысленно представить себе лестничную площадку и уходящие вниз пролеты, десятки и сотни серых плит.

Если он доберется до них прежде, чем на него обрушится залп…

«Серый Судья» – неважный бегун, от природы не обладающий ни большой скоростью, ни маневренностью, ни выносливостью. Будучи легче любого из прочих доспехов, он не мог надеяться обогнать ни один из них. Слишком маломощный реактор, слишком несовершенная и архаичная ходовая часть, слишком изношена бесконечными раубриттерскими странствиями коробка передач. Однако…

Гримберт облизнул губы. Кажется, он давно этого не делал – ощущение было такое, будто его язык коснулся сухой дубовой доски.

На прямой у «Судьи» нет ни одного шанса уйти. Даже грузный «Ржавый Жнец» настигнет его, не говоря уже о куда более проворном легконогом «Варахииле». Но здесь… Здесь, пожалуй, у «Судьи» есть небольшое преимущество. Он столько раз поднимался на башню и спускался с нее, что приноровился к этому, лестница перестала быть для него сложным препятствием, как для прочих рыцарей. Если бы только успеть до нее…

Как будто внизу тебя ждет спасение, Паук! Грауштейн заперт и окружен стенами, в какую сторону ты ни подашься, тебя настигнут и раздавят. Может, не сейчас, но через несколько минут. Стоят ли эти минуты, украденные у судьбы, таких хлопот?..

Кроме того, ему еще предстоит добраться для лестницы, покрыть пять или шесть метров разделяющего их расстояния. Если он бросится по прямой, залп последует мгновенно, отчетливо видно, что их орудия наведены и выверены. Но если он сможет подобраться поближе к лестнице, отвлекая их внимание, у этого безумного маневра может быть шанс на успех…

– Значит, это вы сотворили Грауштейнское чудо, приор Герард? – спросил он громко. – Ни секунды не сомневался в этом. У вас получилось дрянное и никчемное чудо – по вашему собственному образу и подобию. Впрочем, вам еще предстоит держать ответ за него. И я надеюсь, что капитул проявит достаточно изобретательности в этом!

«Вопящий Ангел» согнул свои огромные многосуставчатые ноги, опуская корпус почти до уровня земли. В таком положении его формы делались еще более гротескными, насекомоподобными, отчетливо нечеловеческими. Огромная плоская башня-голова нависла над «Судьей», закрывая от него солнечный свет. Отверстия датчиков на ее броне показались Гримберту язвами, оставленными проказой, а вмятины от снарядов – тлетворным искажением костей.

– Как и все жалкие твари в этом мире, ты ни черта не смыслишь в том, что зовется чудом. Не сознаешь ни его природы, ни смысла, ни истинного величия. Только неграмотный пастух может думать, что чудо может явиться в виде горящего куста, говорящего человеческим голосом. Или в виде исцеления от безнадежной болезни. Вы все не способны представить чудо в ином образе и потому так жалки. Чудо – невообразимо сложная вещь. Я понял это три года назад, в Арбории, когда бродил по ее сожженным улицам, усыпанным человеческим пеплом. Да, тогда я многое понял о той материи, из которой кроят чудеса. Что до тебя… Забавно слышать это из твоих уст. Ведь ты и сам – в некотором роде часть этого чуда.

– Я не имею отношения к этому грязному спектаклю, который ты именуешь чудом.