Fidem

– Да. Оказавшись в безвыходном положении, Шварцрабэ использовал его против себя же. Может, он был болтуном, но выход нашел вполне достойный. Для подобного нужна смелость. Как по мне, это подходящий последний аккорд для Грауштейнского чуда. В конце концов демон сожрал того, кем был призван в мир.

– Credo in Deum, Patrem omnipotentem, – пробормотал приор Герард в полузабытьи. – Creatorem caeli et terrae. Et in Iesum Christum…

– Можем вместе помолиться за его душу, господин приор, – голос Ягеллона понизился до того, что едва не перешел в шепот. – Пытаясь избежать суда, сир Хуго обрек ее на страдания, о которых не мог и помыслить, но мы можем облегчить его участь, если…

Гримберт ощутил, как в его глотке лопнул колючий комок вроде застарелого нарыва. Но если нарыв обычно исторгает из себя гной, этот исторг наружу лишь колючий злой смех.

– Бросьте, сир Ягеллон. Вы в самом деле считаете, что приор Герард оплакивает душу Шварцрабэ? Он оплакивает свою собственную участь, поскольку понимает, что его ждет. Он мог вымолить прощение за страшное Грауштейнское чудо, если бы смог завладеть «Керржесом». Увы, тот отправился на дно вслед за хозяином. Теперь даже инквизиции не узнать, что он из себя представлял, как действовал и как управлялся. А может, это и к лучшему. Ответы, которые дают демоны, редко приносят счастье.

«Вопящий Ангел» больше не походил на исполненную ярости боевую машину. Теперь это было неподвижное изваяние из щербатого обожженного металла, возвышающееся на краю монастырской башни. Изваяние, внутри которого сейчас, должно быть, скорчился, подвывая от ужаса и предчувствий, гниющий ком плоти, именовавший себя прежде приором Герардом.

Гримберт не знал, как капитул ордена накажет приора за Грауштейнское чудо, но не сомневался в том, что тот проявит недюжинную изобретательность, свойственную святошам в Рачьих войнах. Насчет этого у него было много предположений, в высшей степени заманчивых и стимулирующих воображение.

Быть может, его наградят прогрессирующей формой фибродисплазии, которая подвергнет его и без того изувеченное тело мучительной кальцинации, превращая соединительные ткани и мышцы в сплошную бесконечно разрастающуюся кость – пока та не начнет рвать остатки покровов, вырываясь наружу, навеки заточая умирающего приора в сплошной костяной экзоскелет.

А может, в его ткани внедрят сотни раковых клеток, обеспечив их питательным раствором и стимулирующими гормонами. Сотни внутренних чудовищ начнут заживо рвать приора Герарда, точно волчья стая, превращая его в одну огромную исходящую кровью язву.

Или же его наградят каким-нибудь сложным аутоиммунным заболеванием из тех, что штучно создаются Святым престолом в удаленных от мира монастырях, – одним из тех, которые заставляют антитела остервенеть в припадке неуемного голода, атакуя клетки собственного тела, отчего то пожирает само себя, захлебываясь в лимфе и продуктах распада тканей…

Гримберт не знал, какую пытку выберет для приора Герарда Святой престол, но очень хотел представить ее себе во всех подробностях.

Правильно говорят святоши, самоуверенность – это могильный камень всех устремлений. И чем крупнее игра, тем больше шансов, что этот камень размозжит твои кости. Шварцрабэ тоже самоуверенно полагал, что может бесконечно поднимать ставку, но вот он – превратившийся в расползающееся по воде масляное пятно, вместе со всеми его хитростями, амбициями и устремлениями. По сути, подумал Гримберт с колючей усмешкой, Шварцрабэ тоже погубило чудо, пусть и не то, которое он пытался сотворить. Какова была вероятность того, что два года назад в лесу я повстречаю именно того человека, чью личину он решил присвоить? В империи тысячи рыцарей, но карты сошлись именно так – к несчастью для него.

– Бедный малый, – пробормотал он, заставляя «Серого Судью» отвернуться от Сарматского океана. – Мне он в некотором смысле даже нравился. Но он сделал ошибку, которую часто совершают неопытные шулера. Сел играть с судьбой.

Томаш встретил его слова тяжелым кивком «Жнеца».

– А судьба всегда играет, как старая сука.

В невыразительном голосе Ягеллона послышалось нечто вроде усмешки.

– Вечно забывает карты в рукаве.

Рыцари негромко засмеялись, мгновением позже к ним присоединился и Гримберт. На смену напряженным боевым позам, подготовленным к отдаче орудий, пришли более расслабленные, да и сами орудия давно смотрели вниз в походном режиме. Однако этот смех почему-то не родил внутри Гримберта облегчения, напротив, задребезжал в тончайшей электросети нервной системы, рождая внутри тревожный треск. Это было похоже на внутренний зуммер «Серого Судьи», предупреждающий об опасности.

Но опасности не было. Гримберт машинально проверил радиационный фон и состав воздуха в кабине – ничего угрожающего. Изнуренный передозировкой ацетилхолина мозг, похожий на разварившееся тряпье в костяной чаще, отчаянно отказывался трактовать сообщаемые ему тревожные сигналы. Гримберт дрожащей рукой провел по покрытому коркой из пота и грязи лицу.