Fidem

Гримберт стиснул зубы. «Керржес» не сожрал его, как прочих. Как Франца и прочих рыцарей ордена. Как несчастного Шварцрабэ, который воображал себя ловкачом и поплатился за это. Может, он не так силен, как видится приору Герарду.

Еще шаг, приказал он «Серому Судье».

– Так ты запер монастырь из-за меня? – спросил он, надеясь, что этот вслепую заданный вопрос нечаянно угодит в цель, как пущенный наугад снаряд. – Все это дрянное смрадное чудо было состряпано, чтобы разделаться со мной?

В голосе приора ему послышался скрежет. Как если бы тот впился своими гнилыми зубами в сталь.

– Не льсти себе, Паук! Ты не был частью созданного мною чуда, лишь случайным фрагментом, вторгшимся совершенно не вовремя и некстати. До этой минуты я даже не знал, что именно ты скрываешься под броней. Дрянной старый доспех без гербов и сигнумов… Я думал, это один из них. Их шпион, заявившийся в Грауштейн, чтобы собирать информацию. Я-то знал, что они не оставят меня в покое даже тут, на краю земли. О, если бы я знал!

Гримберту показалось, что он увидел разгадку – та будто мелькнула в визоре смазанным пятном. Вроде того, что оставляет иногда на радаре скользнувшая по небу птичья стая. Или расплывающееся в воде масляное пятно. Надо было лишь понять ее, изучить. Но это требовало времени – того времени, которого у него оставалось совсем мало.

– Больше никаких чудес, – голос приора Герарда задребезжал, что могло означать смех, но могло быть и судорогой голосовых связок. – Больше никаких ошибок. Хватит. Ты утомил меня, Паук.

– Приор Герард…

– Томаш, Ягеллон! Разнесите это дьявольское отродье в клочья!

* * *

Бегство. Вновь бегство.

Заточенное внутри стальной скорлупы тело стонало, точно изувеченный плод, жизнь которого вот-вот будет прервана немилосердным инструментом хирурга. Тело хотело жить, оно источало тысячи злых гормонов и жидкостей, дрожало, всхлипывало, дергалось, будто могло простыми мышечными усилиями хоть немного отсрочить прекращение существования.

Единственное, чем Гримберт сейчас мог помочь ему – забыть про него. Срастись со своей стальной серой кожей и забыть, что глубоко под ней помещается несколько десятков фунтов агонизирующей беспомощной плоти. Сейчас он не Гримберт по прозвищу Паук, не маркграф Туринский. Он – «Серый Судья». И то, сколько он проживет, зависит от того, насколько он свыкся с этой данностью.

Он управлял доспехом, словно кораблем в шторм, отчаянно бросая его из стороны в сторону, заставляя обходить бесчисленные монастырские постройки – дормитории, рефектории, склады, кузни, часовни и еще множество других, о чьем предназначении ему ничего не было известно.

Грауштейн явил еще одно чудо – залп «Жнеца» и «Варахиила» не уничтожил его там, на вершине Южной башни. Прозвучал на полсекунды позже, чем следовало, и эта половина секунды спасла ему жизнь. «Серый Судья», грохоча стальными ногами, устремился вниз, не обращая внимания на расколотые ступени и вороха вышибаемых из гранита искр.

Он выиграл на этом маневре почти минуту – «Жнец», «Варахиил» и «Ангел» были слишком велики, чтобы немедля устремиться за ним в погоню, они вынуждены были уступать друг другу место, да и на лестнице ощущали себя совсем не так уверенно, как «Судья», для которого спуск был привычной, почти рутинной прогулкой.

Оказавшись внизу, Гримберт бросил доспех прочь от башни, заставив его углубиться в дебри монастырских построек. В этот раз он не искал легкого пути, как обычно, не сдерживал скорость, чтобы ненароком не раздавить сунувшегося под ноги паломника. Напротив, устремился туда, где здания стояли плотнее всего. Там, где легкий «Судья» сможет протиснуться, машины среднего класса вроде «Варахиила» или «Жнеца» могут и застрять. Не говоря уже о сверхтяжелом «Ангеле», который сам был выше многих построек.

Лабиринт из серого камня, сквозь который он продирался, местами делался настолько узким, что бронированные плечи-спонсоны «Судьи» срывали со зданий эркеры, балконы и пристройки, обрушивая их вниз каскадами серой пыли и заставляя обломки камней вразнобой грохотать по бронированной спине. Иногда он делал это специально, сшибая на полном ходу постройки, чтобы повисшая за ним пыльная пелена дала ему несколько спасительных секунд, послужив дымовой завесой.

Погоня грохотала за ним, в ее оглушающем лязге Гримберт угадывал тяжелую поступь «Ржавого Жнеца», перемежаемую стремительными резкими шагами «Варахиила». Голоса их орудий также разнились. Тяжелые мортиры Томаша ухали так, что из окон полупрозрачными хрустальными водопадами высыпалось битое стекло, а там, где снаряды встречали препятствие, оставались огромные проломы, словно сотворенные кулаками бушующего великана.

Жалкая попытка, Паук. Выигрыш нескольких минут не спасет твоей жизни. Грауштейн под замком, выхода из него нет. В какие дебри он ни углубился бы, преследователи настигнут его или перережут все пути отступления.