Она побывала в той части квартиры, где шла жизнь. И хотела вернуться туда, где жизнь останавливалась. Потом она попросила отнести ее в ванную. Там, в горячей воде, ей стало плохо. Потом она сидела в кресле с закрытыми глазами. Я принес ей ужин. Она съела два перепелиных яйца и дольку свежего огурца.
– Давай смерим температуру, – неожиданно попросила она.
Градусник показывал 34,8 градуса. «Неужели препарат начал действовать?» Я хотел перемерить температуру. Но Женя зашлась в кашле. В спальне был полумрак. Женя полулежала в кресле с закрытыми глазами.
Неожиданно спросила:
– Папа, я поправлюсь?
– Обязательно, доченька, даже не сомневайся, – сказал я.
Если бы Женя открыла глаза, она бы увидела… Не помню, когда я последний раз плакал. Наверное, это было только в детстве.
В тот вечер я получил от дочери еще один листочек из блокнота.
«Она угасает». С этой мыслью я ехал ночью домой. Въезжая в гараж, не вписался в поворот, раздался хруст – бокового зеркала как не бывало.
Надо было выходить из машины, но зачем? Я не знал, что мне делать дома. И вообще – как жить дальше. Я выехал из гаража и покатил по ночной Москве. Погода резко менялась. Подул сильный ветер. Повалил мокрый снег. На дорогах стало, как на катке. Я остановился у храма «Утоли моя печали».
Я подошел к самой большой иконе и опустился на колени. Сам не понял, как это у меня вышло. Закрыл глаза и просил Господа пощадить мою дочь. Я услышал тихие шаги и открыл глаза. Мимо шел священник примерно одного со мной возраста. Я поднялся с колен и сказал, что хотел бы исповедаться и принести покаяние.
– По сознанию или по сердцу? – тихо спросил священник.
– Наверное, по сердцу.
– Все мы живем в грехе и страстях. О чем скорбит ваше сердце? О чем болит душа?
– Я раскаиваюсь в том, как относился к бывшей жене. Я оскорблял ее чувство. Дочь могла бы выйти замуж за другого человека, который бы лучше о ней заботился. И она была бы жива.
Я говорил путано, но священнику и не требовалось полной ясности.
– Дочери осталось совсем немного. Может быть, считанные часы. Уже ничто не поможет. У меня нет надежды на чудо. Просто я не могу с этим жить.
– Вы крещеный? – спросил священник.
– Покрестился три недели назад.
– Вы каетесь перед Богом, – продолжал священник. – Это правильно. Но жить по-божески – это преодолевать гордыню. Покайтесь перед вашей бывшей женой и дайте своей душе успокоиться.
Священник пристально посмотрел мне в глаза:
– Вы покрестились, но я вижу: у вас нет страха Божия. Скажу, как поддерживать в себе этот страх. Первое и главное – иметь память смерти и память мучений. Страх праведного наказания за грехи вводит нас на корабль покаяния, перевозит по смрадному морю жизни и путеводствует к божественной пристани, которая есть любовь…
Я вышел из церкви. Природа шла вразнос. В феврале лил дождь. Улицы превратились в каток. Я бросил взгляд на разбитое зеркало. Как просто: хрясь – и нет стекла. Так же и с человеком. Надо только посильнее разогнаться и – об стену. Не получится, возразил я себе. Подушки безопасности спасут. Врачи не дадут помереть. Останешься калекой, только и всего. Хотя есть еще ружье. Это более верный способ. «Что ж тебе мешает»? – спросил я себя. Ирина. Как она без меня?
Я поставил машину в гараж и поднялся к себе на тринадцатый этаж. Хотел выпить и не мог. Включил телевизор и тут же выключил. Я ничего не мог делать. Даже думать. В голове была одна мысль: без Женьки вся жизнь – псу под хвост.
Раздался телефонный звонок. Я похолодел. Неужели? Неужели сейчас скажут, что все кончено? Заныло в левом плече и зажгло в груди. Закружилась голова, стали холодными руки. Но я нашел в себе силы снять трубку.
Это была Ирина. Я только сейчас вспомнил, что не звонил ей сегодня.
– Ну, как? – спросила она.
– Совсем плохо, – сказал я.
У меня все плыло перед глазами.
– У вас с Женей сильная биологическая связь. Держи себя в руках, не шути с этим.
– Понял, – я положил трубку.
На самом деле я уже ничего не соображал. Голова не работала. Меня знобило. Я потрогал ступни. Они были холодными. Я погасил свет, лег под одеяло и закрыл глаза. Мне показалось, что я слышу какую-то мелодию. Нет, музыка играла не у соседей. Был первый час ночи. В это время соседи вели себя тихо. Я замер. Это была «Ave Maria».