Фараон

– Это ты верно говоришь, – ответил Мефрес, – но, во всяком случае, необходимо иметь эти десять тысяч талантов на первый год. А я думаю, что не хватит и двадцати тысяч…

– Ты прав, достойный Мефрес, – вмешался фараон, – при тех реформах, какие я хочу провести в своем государстве, двадцать и даже тридцать тысяч талантов будут не слишком большой суммой… А потому, – прибавил он тут же, – мне нужна будет ваша помощь, святые мужи…

– Мы готовы всякое твое желание поддержать молитвами и процессиями, – заявил Мефрес.

– Пожалуйста! Молитесь и поощряйте молиться народ. Но, кроме того, дайте государству тридцать тысяч талантов, – ответил фараон.

Верховные жрецы молчали.

Фараон подождал, а затем обратился к Херихору.

– Ты молчишь?…

– Ты сам сказал, повелитель, что у казны нет средств даже на похороны Осирис-Мери-Амон-Рамсеса. Откуда же взять тридцать тысяч талантов?…

– А сокровища Лабиринта?…

– Это достояние богов, которое можно тронуть лишь в минуту величайшей нужды государства, – ответил Мефрес.

Рамсес XIII вскипел.

– Если не крестьянам, – вскричал он, ударив рукой по поручню трона, – то мне нужна эта сумма!..

– Ты можешь, – ответил Мефрес, – за год получить больше чем тридцать тысяч талантов, а Египет – вдвое.

– Каким образом?

– Весьма простым. Прикажи, повелитель, изгнать из государства финикиян, – сказал Мефрес.

Казалось, что фараон вот-вот бросится на дерзкого жреца. Он побледнел, губы у него дрожали, глаза выкатились из орбит. Но он сдержал себя и произнес удивительно спокойным тоном:

– Ну, довольно. Если вы мне не можете дать лучших советов, то я обойдусь без них… Ведь мы дали финикиянам обязательство выплатить им полученные взаймы деньги!.. Об этом ты не подумал, Мефрес?

– Прости, государь, в ту минуту я думал о другом. Твои предки не на папирусах, а на бронзе и камнях запечатлели, что дары, принесенные ими богам и храму, принадлежат и будут вечно принадлежать богам и храму.

– И вам… – заметил насмешливо фараон.

– В такой же мере, как государство принадлежит тебе, повелитель, – дерзко ответил верховный жрец. – Мы охраняем эти сокровища и приумножаем, и расточать не имеем права…

Задыхаясь от гнева, фараон покинул собрание и ушел к себе в кабинет. Его положение представилось ему с беспощадной ясностью.

Он больше не сомневался в ненависти к нему жрецов. Это были те же ослепленные гордыней сановники, которые в прошлом году не дали ему корпуса Менфи и сделали его наместником только потому, что приняли его уход из дворца за акт покорности, те же, что следили за каждым его движением, писали на него доносы и ему, наследнику престола, не сказали ни слова о договоре с Ассирией, те же, что обманывали его в храме Хатор, а у Содовых озер перебили пленников, которым он обещал помилование.

Фараон вспомнил поклоны Херихора, взгляды Мефреса и тон того и другого. За внешней почтительностью поминутно проглядывало высокомерие и пренебрежение к нему. Ему нужны деньги, а они обещают ему молитвы. Мало того, они осмеливаются намекать ему, что он не единый повелитель Египта…

Молодой фараон невольно улыбнулся; он представил себе наемных пастухов, говорящих хозяину, что он не волен распоряжаться своим стадом. Но в действительности ему было не до смеха. В казне оставалась какая-нибудь тысяча талантов, которой могло хватить на семь, самое большее на десять дней. А что потом?… Что скажут чиновники, прислуга, а главное – солдаты, которые не только не получат жалованья, но и будут просто голодать?…

Верховным жрецам, конечно, известно это положение дел, и если они не спешат помочь ему – значит, хотят его погубить… и погубить в ближайшие дни, еще до похорон отца…

Рамсесу вспомнился случай из его детства.

Он был еще в жреческой школе, когда на празднике в честь богини Мут в числе артистов выступал знаменитый во всем Египте комедиант. Он изображал неудачливого героя. Герой приказывал – его не слушались. На его гнев отвечали смехом. Когда же для того, чтоб наказать насмешников, он схватил топор, топорище сломалось у него в руке. Наконец, на него выпустили льва. Беззащитный герой стал удирать, но оказалось, что за ним гонится не лев, а свинья в львиной шкуре. Ученики и учителя хохотали до слез над этими злоключениями, а маленький царевич сидел угрюмый: ему жаль было человека, который рвется к великим делам и гибнет, осыпаемый насмешками.

Эта сцена и чувства, которые он испытал тогда, ожили сейчас в его памяти.

«Таким же они хотят сделать меня», – говорил он себе.

Его охватило отчаяние. Он понял, что как только будет истрачен последний талант, придет к концу его власть, а с нею и жизнь.

Но тут его мысли приняли другое направление. Фараон остановился посреди комнаты.

«Что может меня ожидать?… Только смерть… Я отправлюсь к моим славным предкам, к Рамсесу Великому… Но я им не могу сказать, что погиб, не защищаясь… Иначе после бедствий земной жизни меня постигнет вечный позор…»