Фараон

Рамсес был вне себя от радости. Только теперь он ощутил прелесть царской власти – и то благодаря финикиянам.

– Хирам, – сказал он, – сегодня же я даю вам, финикиянам, разрешение строить канал, который соединит Средиземное море с Красным…

Старик припал к ногам фараона.

– Ты величайший царь, какого когда-либо знал мир! – воскликнул он.

– Пока ты не должен говорить об этом никому, ибо враги моей славы не дремлют. А чтобы подтвердить это, я даю тебе вот этот мой царский перстень… – Он снял с пальца перстень, украшенный магическим камнем, на котором было выгравировано имя Гора, и надел его на палец финикиянина.

– Богатства всей Финикии к твоим услугам! – повторил глубоко взволнованный Хирам. – Ты совершишь подвиг, который будет славить имя твое, доколе не погаснет солнце.

Фараон обнял его седую голову и велел ему сесть.

– Итак, значит, мы – союзники, – проговорил после минутного молчания фараон, – и я надеюсь, что этот союз принесет благоденствие Египту и Финикии.

– Всему миру!.. – воскликнул Хирам.

– Скажи мне, однако, князь, откуда у тебя столько веры в меня?

– Я знаю твой благородный характер… Если бы ты, повелитель, не был фараоном, ты через несколько лет стал бы богатейшим финикийским купцом и главой нашего Совета…

– Допустим, – ответил Рамсес, – но ведь для того, чтобы сдержать данное вам обещание, я должен сперва раздавить жрецов. Это – борьба, а результат борьбы сомнителен.

Хирам улыбнулся.

– Государь, – сказал он, – если мы будем так низки, что покинем тебя, когда казна пуста, а враг поднял голову, ты проиграешь борьбу! Человек без средств легко теряет мужество, а от нищего царя отворачивается и его армия, и подданные, и вельможи… Поскольку же у тебя, государь, есть наше золото и наши агенты да твоя армия и генералы, то со жрецами будет у тебя так же мало хлопот, как у слона со скорпионом. Ты ступишь на них ногой, и они будут раздавлены… Впрочем, это не мое дело. В саду ожидает верховный жрец Самонту, которому ваше величество велели прийти. Я удаляюсь. Теперь его час…

Хирам снова пал ниц и ушел, обещая прислать Самонту.

Верховный жрец явился немедленно. Как полагалось служителю Сета, он не брил бороды и густых всклокоченных волос. Лицо у него было строгое, и в глазах светился глубокий ум. Он поклонился без излишнего смирения и спокойно выдержал пронизывающий взгляд фараона.

– Садись, – сказал фараон.

Жрец сел на пол.

– Ты мне нравишься, – сказал Рамсес. – У тебя осанка и лицо гиксоса, а они – самые храбрые солдаты моей армии.

И вдруг спросил:

– Это ты рассказал Хираму о договоре наших жрецов с ассирийцами?…

– Я, – ответил Самонту, не опуская глаз.

– Ты сам участвовал в этой подлости?

– Нет, я подслушал этот договор… В храмах, как во дворцах вашего величества, стены пронизаны каналами, через которые даже с вершин пилонов можно слышать, что говорится в подземельях.

– А из подземелий можно говорить с людьми, живущими в верхних покоях… – заметил фараон.

– Выдавая это за голос богов, – прибавил с серьезным видом жрец.

Фараон улыбнулся. Значит, предположение, что это не дух отца говорил с ним и с матерью, было правильно.

– Почему ты доверил финикиянам столь важную государственную тайну? – спросил Рамсес.

– Потому что я хотел предотвратить позорный договор, который повредит и нам и финикиянам.

– Ты мог предупредить кого-нибудь из знатных египтян.

– Кого? – спросил жрец. – Тех, кто бессилен против Херихора, или тех, кто донес бы ему на меня, обрекая на мученическую смерть? Я сказал Хираму, потому что он знается с нашими вельможами, с которыми я никогда не встречаюсь.

– А почему Херихор и Мефрес заключили подобный договор? – допытывался фараон.

– Это, по моему мнению, люди недалекие. Их напугал Бероэс, великий халдейский жрец. Он сказал им, что над Египтом десять лет будет тяготеть злой рок и что если мы в течение этого времени начнем войну с Ассирией, то будем разбиты…

– И они поверили этому?

– Очевидно, Бероэс показывал им чудеса. Даже поднимался в воздух… Это, конечно, дело удивительное, но я никак не пойму, отчего мы должны терять Финикию, если Бероэс умеет подниматься над землей.

– Значит, и ты веришь в чудеса?…

– Не во всякие, – ответил Самонту. – Бероэс, кажется, действительно совершает необыкновенные вещи. А наши жрецы только обманывают и народ, и повелителя.

– Ты ненавидишь жреческую касту?

Самонту развел руками.

– Они меня тоже не терпят и, что еще хуже, глумятся надо мной будто бы потому, что я служу Сету. А между тем, что это за боги, которым приходится поворачивать голову и руки при помощи веревочек. Или что это за жрецы, которые, притворяясь благочестивыми и воздержанными, имеют по десять женщин, тратят десять, а то и двадцать талантов в год, крадут жертвоприношения, возлагаемые на алтари, и не намного умнее учеников высшей школы?

– А вот ты получаешь приношения от финикиян?

– А от кого же мне получать?… Одни только финикияне по-настоящему чтят Сета, боясь, чтобы он не потопил их кораблей. А у нас его чтят только бедняки, и если бы я довольствовался их жертвоприношениями, то умер бы с голоду вместе с моими детьми.