Фараон

Через позолоченную, широко открытую дверь, по мраморным ступеням фараон вышел на террасу и, воздев руки, обратил лицо по очереди к четырем странам света. Раздались звуки труб, и над пилонами взвились флаги. Кто находился в поле, на дворе или на улице, падал ниц; палка, занесенная над спиной животного или раба, опускалась, не причинив вреда, и все преступники в государстве, осужденные в этот день, получали помилование.

Спускаясь с террасы, повелитель спросил:

– Должен я еще что-нибудь исполнить?

– Теперь ваше величество ожидает трапеза, а потом государственные дела, – ответил Херихор.

– Значит, пока я могу отдохнуть, – сказал фараон. – Где находится тело моего святейшего отца?

– Оно бальзамируется… – тихо ответил Херихор. Слезы подступили к глазам фараона, губы его дрогнули. Однако он сдержал себя и молча опустил голову.

Не подобало, чтобы слуги видели волнение на лице столь могучего повелителя.

Чтобы отвлечь внимание государя, Херихор заметил:

– Не соблаговолит ли благочестивый государь принять знаки почитания от царицы-матери?

– Мне?… Мне принять знаки почитания от моей матери?… – воскликнул в волнении фараон. И, чтобы заставить себя успокоиться, добавил с принужденной улыбкой:

– Ты забыл, что говорит мудрец Ани?..[84] Может быть, святой Сэм повторит нам эти прекрасные слова о матери?

– «Помни, – начал Сэм, – что она родила тебя и вскормила…»

– Да, да! Продолжай!.. – горячо отозвался фараон, все еще делая усилия овладеть собой.

– «Если же ты забудешь об этом, она возденет руки свои к богу, и он услышит ее жалобу. Она долго носила тебя под сердцем, как тяжелое бремя, и родила по истечении срока. Потом носила на спине и три года кормила своей грудью. Так воспитала она тебя, не брезгая твоими нечистотами. Когда же ты пошел в школу и стал учиться письму, она каждый день приносила твоему учителю хлеб и пиво из дома своего».[85]

Фараон глубоко вздохнул и сказал уже спокойнее:

– Как видите, не подобает, чтобы мать выходила ко мне. Лучше я пойду к ней.

И прошел через анфиладу покоев, выложенных мрамором, алебастром и драгоценным деревом, расписанных яркими красками и позолотой, украшенных барельефами. За ним шла его огромная свита. У входа в покои царицы он сделал знак, чтобы его оставили одного.

Он прошел сени, с минуту постоял у порога, потом постучался и тихо вошел.

В комнате с голыми стенами, в которой вместо мебели стояли, в знак траура, только низкие нары, а рядом с ними надтреснутый кувшин с водой, сидела на камне мать фараона, царица Никотриса. Она была в рубище, босая, лоб ее был измазан нильской грязью, а сбившиеся волосы посыпаны пеплом.

Увидав Рамсеса, почтенная царица склонилась, чтобы пасть к его ногам. Но сын бережно поднял ее и сказал со слезами:

– Если ты, мать, склонишься передо мной до земли, то мне останется разве что спуститься под землю…

Царица прижала его голову к груди, отерла его слезы рукавом своего рубища и, воздев руки, зашептала:

– Пусть все боги… пусть дух отца и деда твоего даруют тебе свое покровительство и благословение… О Исида! Я никогда не скупилась на жертвы тебе, сегодня же приношу самую большую… Отдаю тебе моего дорогого сына… Да станет этот царственный отпрыск безраздельно твоим сыном, и пусть его слава и могущество умножат твое божественное достояние…

Фараон, обняв и несколько раз поцеловав царицу, усадил ее на нары, а сам сел на камень.

– Оставил ли мне отец какие-нибудь распоряжения? – спросил он.

– Он просил тебя только помнить о нем, а верховной коллегии сказал так: «Оставляю вам наследника, это лев и орел в одном лице: слушайтесь его, и он поднимет Египет до небывалого могущества…»

– Ты думаешь, жрецы будут мне послушны?

– Помни, – ответила мать, – эмблема фараона – змея, а змея – это благоразумие, которое долго молчит, но жалит всегда смертельно. Если ты возьмешь себе в союзники время, ты победишь.

– Херихор слишком дерзок! Сегодня он осмелился надеть на себя митру святого Аменхотепа. Разумеется, я приказал ему снять ее и отстраню его от управления. Его и несколько членов верховной коллегии.

Царица покачала головой.

– Ты владыка Египта, – сказала она, – и боги одарили тебя великой мудростью. Если бы не это, я бы очень опасалась ссоры с Херихором.

– Я не стану ссориться с ним… Я его прогоню…

– Ты владыка Египта, – повторила мать, – но остерегайся борьбы со жрецами. Правда, чрезмерная кротость твоего отца сделала их дерзкими. Не следует, однако, ожесточать их своей суровостью. К тому же подумай, кто тебе поможет советом?… Они знают все, что было, есть и будет на земле и на небе; они читают сокровеннейшие мысли человека, и все сердца послушны им, как листья ветру. Без них ты не будешь знать, что творится не только в Тире и Ниневии, но даже Мемфисе и Фивах.