Фантомный бес

Согласитесь между тем, что действия полиции по отношению к Вашему дому были вполне открытыми и достаточно корректными. Вы коснулись темы процветания нашего государства. Скажу проще и тверже: подлинное государство должно поглощать и воплощать всю энергию, все интересы, все надежды народа. В государстве народ ощущает себя. Так, и только так!

От себя добавлю, что, несмотря на текущие трудности, к русскому народу, к его истории, культуре и литературе я отношусь с большой симпатией. В молодые годы, в бытность моей скромной работы в Швейцарии, мне приходилось общаться с русскими революционерами, людьми пылкими, страстными и, несомненно, благородными. У меня от этих встреч сохранились самые добрые воспоминания. Выражаю надежду, что взаимоотношения наших стран, непростые сегодня, в будущем будут улучшаться.

Примите уверения в моем почтении.

Бенито Муссолини».

«Ах ты, сукин сын!» — сказал Горький и весело рассмеялся.

— Что такое фашизм? — спросил Горький у Ходасевича.

— А то вы не знаете! — фыркнул поэт.

— Не знаю. Но сейчас хочу узнать.

— Вообще говоря, странно, что этот вопрос не вставал у нас раньше. Коль скоро мы живем в стране, которая кичится, что потонула в этом мутном болоте.

— Так что же это? — нетерпеливо повторил Горький. — У вас есть мнение на этот счет?

— Ну, веселые парни в черных рубахах — это поверхность. Но они любят своего вождя, они уверены, что действуют правды ради. И народ им сочувствует, все больше вовлекается. Даже в школах, я слышал, детишки возносят хвалу этому всехному дуче. Ну а что касается местных теоретиков, левых в особенности… — Ходасевич посмотрел вдаль, на водную гладь, на еле видный в тумане Везувий. — … Так вот, они полагают, что это такая мелкобуржуазная революция с оттенком социалистической риторики. Крестьяне и лавочники ненавидят богачей и земельных магнатов, это с одной стороны, но и серьезно побаиваются рабочего движения и нищих низов. Синьор Муссолини угадал эти их настроения и ловко возглавил. Король спорить не стал, увидел в этом даже некий выход. Фашио — так у них называется сноп, веник. Один прутик легко сломать, но когда они вместе — это сила.

— Вместе! Казалось бы, неплохо. Хотя лавочники не лучшие люди на свете. А что богачи? Терпят?

— Тут вся хитрость. Режим устойчив при жестком контроле политической полиции. Слежка, доносы, арест недовольных… Но, в отличие от большевиков, кровавых морей нет. На собственность — крупную, среднюю, любую, фашисты не покушаются. Владельцы лавок и мастерских чувствуют себя в безопасности. Богачей, аристократов, да и самого короля это тоже устраивает. Во всяком случае, этот режим — барьер от напора русской революции, от победы озверевших низов и их головорезов-вождей. Вот этой заразы аристократы боятся смертельно. Так что добавьте к полицейщине неприязнь к инакомыслию, к инородцам. А также культ действия и силы, культ героя. Шибко умных интеллектуалов они тоже не любят. Для фашиста действие важнее думанья. Думающих они скорее презирают.

— Это понятно, — сказал Горький и тоже уставился вдаль, на бледный треугольник Везувия. — Но при чем тут болото?

— Очень даже при чем. Снижение культуры, уровень лавочника. Агрессивное безвкусие. Художников необычных, резких, нелицеприятных они преследуют, изгоняют. Для свободной мысли тоже установлены барьеры. И петля все затягивается.

— Вот так! — сказал Горький. — Ну, ну…

По совпадению примерно в эти же дни письмо итальянским властям прислал из Берлина Эйнштейн, однако не по личному поводу, а по более широкой проблеме. Речь шла о свободе научной деятельности и научной мысли. Формально письмо под названием «Фашизм и наука» было направлено в итальянский кабинет министров, но предназначалось явно для дуче.

«Письмо в Рим синьору Рокко, государственному министру.

Уважаемый господин министр!

Ко мне обратились два весьма выдающихся и уважаемых итальянских ученых, у которых возникли трудности этического свойства, с просьбой написать Вам о необходимости прекратить, если это только возможно, практику жестокого преследования ученых в Италии. Я имею в виду присягу на верность фашистской системе. Прошу Вас взять на себя труд посоветовать синьору Муссолини избавить цвет итальянской интеллигенции от подобного унижения.

Как бы ни различались наши политические убеждения, я уверен, что в одном мы согласны: оба мы видим и ценим свое высочайшее благо в достижении прогресса европейской мысли. Эти достижения основаны на свободе мнений и мировоззрения, на том принципе, что стремление к истине следует ставить превыше всех прочих стремлений. Лишь этот принцип позволил нашей цивилизации достичь вершины в Древней Греции и с блеском возродиться в эпоху Ренессанса в Италии. Это величайшее благо оплачено мученической кровью людей великих и чистых духом, в память о которых Италию любят и почитают до сих пор.