Фантомный бес

— Всякое развитие, полагаю я, должно быть понято через свою конечную точку. — Француз помолчал и продолжил негромко, но веско: — И точка эта — Бог. Ничем иным она быть не может. И точка эта в конечном счете готова вместить нас всех, все наши души. Главная цель любого из нас — стремиться в эту точку, но не прямолинейно и тупо, а проявляя верность творческой эволюции, обогащая этот путь творческими находками, кто насколько способен. Сам же центр подобного объединения следует рассматривать как предсуществующий и трансцендентный, говоря проще, запредельный, потусторонний, но в высоком и теплом значении этих слов. Я на этом, коллеги, не настаиваю. Но мне так кажется.

— Мы словно у короля Артура, — улыбнулся Федотов. — За круглым столом. Все на равных.

— Круглый квадратный стол, — усмехнулся Эйнштейн, поводя рукой по полированной грани стола и ощупывая твердый угол. — Хорошая геометрия.

— И все же, XXI век, его середина, — с неожиданным пылом начал Федотов, — накат и средоточие страшных проблем, почти неразрешимых — это конец истории человека или его, человека, преображение?

— Преображение? — Тейяр секунду молчал, словно прислушивался к собственному голосу. — Мне это ближе. Универсум не может допустить уничтожения человека, главного своего детища, ибо тогда он, Универсум, утеряет свой смысл. Фактически потерпит поражение. А вот Преображение наше на этом пути не просто возможно, оно необходимо и, видимо, неизбежно.

Прошло несколько секунд тишины.

— Ну а что скажете вы? — Завада повернулся к не проронившему до этого ни слова человеку в темной рубашке с высоким воротом, с вздыбленной, романтической гривой, с изысканно вырезанным, но не просто бледным, а каким-то даже нервным, почти измученным лицом.

Тот, очевидно не желая говорить сидя, поднялся во весь рост, внимательно посмотрел на собеседников, потом долго вглядывался в океанскую даль. Перевел взор на Заваду:

— Вы позволите стихами?

— Еще бы! Даже будем приветствовать.

— О, тоска… Да, господа, тоска. Она не оставит нас никогда, и мы обязаны это знать. — Человек слабо улыбнулся, словно бы извиняясь, кашлянул, прочищая горло, а затем, слегка запрокинув голову, глухо, чуть нараспев, произнес:

О, тоска! Через тысячу лет
Мы не сможем измерить души:
Мы услышим полет всех планет,
Громовые раскаты в тиши…

А пока — в неизвестном живем.
И не ведаем сил мы своих,
И, как дети, играя с огнем,
Обжигаем себя и других…

«Обжигаем себя и других…» — слова эти прошелестели над волнами и затихли вдали.

Никто более не проронил ни слова. Все задумчиво смотрели на то, как набегает волна, нежно шурша песком, и как смиренно она отступает.

Когда гости покинули берег, Завада взглянул туда, направо. Человек в отдаленном кресле по-прежнему сидел неподвижно. «Я знаю, кто это, — прошептал Завада. — Конечно, знаю. Лео Силард. Как тут без него? Сомнений нет, он все слышал».

Завада перевел взгляд в океанскую даль и задумался.

«А если бы судьба мне вручила ту самую кнопку, способен был бы я на нее нажать?»

Соблазн сатанинский. Ужели способен?

И с ужасом понял, что это не исключено.