Эва, дочь трактирщика

— Я вернусь на родину под старость лет. Если вы выйдете за меня замуж, то большую часть жизни проживете в Сколле рядом с семьей.

— А сколько вам лет, Хеллгус?

— Тридцать девять.

Ева кивнула: да, похоже на хорошие тридцать девять. Сделав подсчеты, она прикинула, сколько проживет в Сколле, если станет его женой. В целом все выглядит неплохо, и ей с ее данными следовало бы согласиться на это роскошное предложение. Ну, где она еще найдет такого обеспеченного жениха, умного и чистоплотного? А с другой стороны…

— Я своевольная и упрямая, Хеллгус, и бегать на задних лапках перед мужем не стану, — предупредила Ева. — Готовить не люблю, убираться тоже. Не знаю, смогу ли родить детей. Подумай еще, нужна ли тебе такая жена?

— Если небеса не дадут нам детей, я приму это смиренно и не скажу тебе ни слова упрека. Я найму слуг, чтобы ты могла заниматься тем, чем хочешь. И слепое послушание мне не нравится. Мне нужна жена, а не рабыня.

— В глазах многих мужчин жена и есть рабыня.

— Но не в моих.

— А если ты врешь, — спросила Ева, глядя в завораживающе черные глаза атрийца, — если станешь деспотом, как только я стану принадлежать тебе?

— Тогда не выходи за меня, — ответил Хеллгус, — я не вижу в браке смысла без доверия.

Во время разговора они немного придвинулись друг к другу и незаметно перешли на «ты».

— Я не знаю, хочу ли вообще брака, так что ничего тебе пока не могу сказать, — проговорила Ева.

— Торопиться нам некуда, и есть роскошь наслаждаться общением и узнавать друг друга. А там видно будет.

На этом моменте Брокк, достаточно подслушивающий за стенкой, решил, что пора возвращаться и, специально шумно топая, зашел в гостиную.

— Ох, — вздохнул он, — не думал, что у меня так хватанет живот! Господин Хеллгус, есть у вас что-нибудь от живота?

— Сейчас принесу, — улыбнулся аптекарь и, поднявшись с низкого диванчика, вышел из гостиной.

Брокк посмотрел на Эву и сказал:

— Я слышал, о чем вы говорили. Ты, конечно, хороша: напугала мужчину!

— Это он меня напугал…

— Да нравишься ты ему, вот и все. Я тоже как мать твою увидел, сразу поплыл. Поженились быстро, и вот уже сколько лет живем душа в душу. А Хеллгус этот книжками интересуется, как и ты, умный, сметливый, на хорошем счету. Одно плохо: иноверец. Тебе решать, Эва, стоит оно того или нет. Для других ты пожила, теперь для себя живи, поступай, как считаешь верным.

— Не потому ли ты его мне сватаешь, что у нас проблемы с деньгами? — прищурившись, поинтересовалась Эва у отца.

Брокк разбурчался, что она совсем с ума сошла, раз так думает.

Но на самом деле такая мысль у него действительно мелькнула, и не раз. Они с Гриди не вечные, и если будет, кому защитить и обеспечить их девочек, то умрут они спокойными.

Вскоре, как и потребовал Вайд, Рингер порадовал Брокка вознаграждением, и Лэндвики наконец-то отдали долги, скопившиеся за время работы в «Пестром коте». Семья выдохнула: хоть что-то у них наладилось. Брокк, как и всегда, помогал брату, подкидывая денег или еды, а Симон, считай и получил работу только благодаря Еве.

Но все равно Рокильда так и плевала ядом в родственников, которых считала виноватыми в том, что не стали они, Лэндвики, зажиточными трактирщиками. Особенно она старалась задеть племянниц. Как-то, застав Еву и Кисстен на кухне одних, она зашла к ним, руки в бока уперла и начала атаку:

— А ведь мы могли бы жить как достойные люди! Но нет, все вы испортили! Ливви-то ладно, всегда была легкомысленной, но ты-то, Эва! Жрицей чуть не стала, а сама туда же! Если бы не Симон, что сталось с тобой тогда на Спуске? Неужто разнузданность у вас в крови? Это все Гриди, да, ее кровь; я всегда говорила, что…

— Хватит, — не вытерпела Ева, обычно воспринимающая шипение тетушки как белый шум. — Если мы такие плохие и развязные, то что вы делаете у нас дома так часто? Зачем приходите, рискуя запачкать свои девственно чистые души? Зачем берете у отца деньги?

— Деньгами нас попрекаешь? Ах, вот как? — надулась Рокильда и покраснела.

— Мне денег не жаль, я всегда готова помочь семье. Только вы определитесь, сначала, Рокильда, кем являетесь – нашей тетей или змеей, которая всегда готова укусить.

— Сама ты змея! Как говоришь со старшей родственницей!

— Пожалуйста, не надо, ну что вы кричите, — попыталась встрять расстроившаяся Кисстен, но без толку.

— Смею! — отчеканила Ева. — Даже перед матушкой Рагенильдой я не пасовала, что уж говорить о тебе, Рокильда? Была бы ты при храме, тебе бы уже язык поганый вырвали. Идет темный тин, если ты не забыла, а боги видят все. Как бы не шарахнуло, тетушка.