Эва, дочь трактирщика

Лэндвики хорошо отдохнули в Хосенбруке. Гриди повидала подружек юности, сводила дочек по любимым местам детства и сама словно сбросила двадцать лет. Брокк со свояком повозку отладили, съездили несколько раз в лес и дров наготовили, не забыв занести старосте деревни несколько монет налога: лес ведь барону Фреру принадлежит, просто так рубить нельзя. По вечерам все вместе ужинали – или в доме, или прямо во дворе стол ставили, если не было ветра.

Ева отдыхала душой. Побыть летом в деревне само по себе хорошо, но когда и дом такой гостеприимный, то это еще лучше. Бломы, родичи Гриди, оказались простодушными, доброжелательными людьми, и ни разу никто из них не съязвил, не стал ругаться или завидовать горожанам Лэндвикам. Девушка стала понимать, почему Брокк какое-то время назад так настаивал на том, чтобы переехать в деревню, а Гриди ему поддакивала. Да, в такой деревне Ева бы и сама осталась!

Но идиллию в Хосенбруке кое-что все же омрачало. Утром после того сна Ева подошла к бабуле Блом, спросила, не приснилось ли ей чего, но та головой покачала и поинтересовалась, хитро прищурившись: «А тебе самой что приснилось?» Девушка улыбнулась, сказала, что видела всякую галиматью, и решила больше не думать ни о каких странных снах. Да, она отогнала мысль о том, что видела во сне, далеко-далеко в тайники памяти, и все равно взбудоражилась. Потому что она уже не день и не месяц живет в чужом теле и в другом мире и до сих пор не имеет ни малейших догадок, почему с ней это произошло, а спросить у кого-то страшно и опасно.

Как-то ночью Ева и вовсе заснуть не могла: не ворочалась, чтобы Кисстен не беспокоить, просто лежала недвижимо, без конца анализируя.

— Может, молока тебе согреть? — вдруг подала голос сестра и приподнялась на широкой лежанке. — Так быстрее заснешь.

— Если бы молоко могло мне помочь, — усмехнулась Ева, глянув на сонную девушку. — Сама-то что не спишь? Весь день в саду работали, должна была устать.

— И ты должна была. Эва… что с тобой происходит?

— Моя жизнь в момент кардинально изменилась.

— Понимаю… уйти из храма после стольких лет – это непросто. Из-за этого ты не спишь? Мучают всякие мысли?

— Да, еще как.

— Ничего, все наладится – бабушка погадала, — успокоила Кисстен.

— Ты веришь в ее гадания?

— Это не гадания, бабушка просто говорит, что думает. Она долго живет и много знает, поэтому я верю ей. Вот и про тебя она угадала, и про Ливви.

— А что Ливви? — не подав виду, что напряглась, спросила Ева.

— Родители о ней и не упоминают, а значит, она опять со своим студентиком гуляет.

— «Студентиком»… Ты прямо как отец говоришь.

— Угу. Ливви бедовая, все знают. А вот о тебе бабушка говорила, что не приживешься ты при храме, потому что у тебя характер.

— Характер? — переспросила удивленно Ева.

Эву Лэндвик она сочла по рассказам слишком мягкой, слишком доброй и слишком послушной. А тут внезапно оказывается, что бабушка считает старшую внучку девушкой с характером.

— Угу, — Кисстен зевнула и почесала облупившийся немного нос, — ты у нас в семье самая упрямая, упрямее даже чем отец. Он потому и любит тебя больше, чем нас, хотя и не показывает этого. И в храме ты всегда самую сложную работу брала, потому что другие не выдерживали. А скольких спасла!

— Спасла?

— Да. Ты настолько привыкла всю себя храму отдавать, что перестала обращать на это внимание. А ведь именно тебя, а не знающих многомудрых сестер всегда звали на сложные роды или к умирающим. Со слабыми младенчиками сидела ты, воспалившиеся раны бродяг ты чистила, а когда у сестры Оресии щека опухла, ты ей десну аккуратно разрезала и зуб вырвала получше, чем иные зубодеры. А уж Куся… — Кисстен головой покачала. — Я тогда маленькой была, но на всю жизнь запомнила, как ты ее спасала, сидела при ней и день и ночь, даже храм забросила. А ведь матушка Рагенильда была ужасно сердита, что ты собаку променяла на храм, выгнала тебя даже... Вот тогда я и поняла, что ты и Тмерри – лучшие. Просто лучшие.

— Тмерри? — словно очнувшись, спросила Ева.

— Угу. Он же нашел тех уродов, которые над Кусей издевались, и отделал их. Его потом из-за этого из стражи первый раз выгнали. Не помнишь разве?

— Я, наверное, тогда этому значения не придала…

— Как же, не придала! Сама его отчитала за то, что он лично наказывать стал, а не дождался суда. А он тебе в ответ – какой суд? В общем, поругались вы. Зато Кусю спасли и отомстили за нее, она потом почти не хромала и еще лет семь прожила с нами. Эва, — присмотрелась к сестре Кисстен, — как ты можешь этого не помнить? Ты же обожала Кусёну!

— Легко, — протянула Ева. — Родители не сказали тебе, а я скажу. Я ушла из храма, потому что упала на улице, ударилась головой и потеряла память. Лекарь сказал, что память должна вернуться, но она так и не вернулась, и жрицы попросили меня не приходить больше в храм, потому что я без своих знаний и умений, которые позабыла, бесполезна.

— Как?.. — вымолвила Кисстен. — Не помнишь?..