Эва, дочь трактирщика

Лэндвики тоже съестных гостинцев привезли, угостили родственников. Всем было хорошо, все расслабились, и просто, по-будничному Брокк сообщил, что трактир они с Годвином продадут, а сам он теперь в другом трактире работает. Намного больше собравшихся интересовало, почему приехала Эва, и тут уже Гриди сама объяснила:

— Надоело ей, вот и ушла из храма. Сколько можно трудиться безо всякой надежды стать жрицей?

Бабуля Блом, поглядывая на Еву, протянула:

— Я всегда говорила, что Эвка не из таких и в храме ей не место. Они ж хитрые, духовники эти. Толкуют про душу, добро, а самим бы лишь в карман заглянуть. Спят и слышат звон золотой монеты. А похабники какие!

— Мама, ну что ты говоришь, — проговорила Гриди и покраснела.

— Похабники! — настояла бабуля. — Мы-то что, люди простые, живем открыто, у нас все на виду, а эти прячутся, томятся, варятся в соку своих желаний.

— Красиво сказано, — отметила Ева.

Бабуля хмыкнула и ткнула зятя в бок; тот послушно поднялся из-за стола, налил в ее кружку еще пива и подал. Семья продолжила болтать обо всем; посиделки затянулись, и вскоре за Кисстен пришли подружки. Девушка тихо ускользнула на ночь глядя, не спросив ни у кого разрешения, и Брокк, недовольно фыркнув в усы, проговорил:

— Взрослая стала, даже и не глянула на отца, так сразу и ускакала. А на дворе ночь!

— Не боись, — успокоила его бабуля Блом, — я гадала ей, плохого не увидела.

Гриди тут же на Эву посмотрела: храмовники плохо относятся к гаданиям и даже могут наказать, например, выпороть при народе, палец отсечь или губы зашить. Раньше и казнить могли, но нынче король Эйтрик легче на это смотрит, поэтому казни отменил. Эва как ярая служительница в храме, мечтающая стать жрицей Миры Милостивой, тоже не одобряла гаданий и прочего запрещенного, и потому бабушку со стороны матери побаивалась.

Но Ева и слова насчет гаданий не сказала, продолжила есть.

— Аппетит на зависть, — умилилась сестра Гриди.

— Потому что вкусно, — отозвалась девушка, облизывая пальцы.

После посиделок семейство стало готовиться ко сну: Брокку и Гриди постелили в доме, а Эву отправили спать в сарай, где на лежанке спит обычно Кисстен – девушки обе худенькие, и Бломы сочли, что вместе им не будет тесно. Объевшаяся Ева устроилась на лежанке; где-то рядом шелестели мыши, во дворе кричала какая-то ночная птица, а вдалеке лаяла собака. Все эти звуки успокаивали, а запахи казались знакомыми, так что девушка быстро заснула.

Ей приснились прохлада и покой, журчание фонтанчиков и щебет птичек, сладкая тягучесть рахат-лукума с лепестками роз на языке, скольжение шелка по коже и касания тяжелых золотых серег к щекам. Это был сон-нега, сон-удовольствие; он перешел в другое сновидение, где были шумное дыхание, влажная кожа и умелые ласки…

Ева проснулась, часто дыша: Кисстен уже лежала рядом и тихонько посапывала. Со двора в сарай уже не проникали звуки: улетела птица, замолкли собаки, и даже мыши затаились. Девушка перевернулась на другой бок, подложила под щеку ладошку и закрыла глаза, но спать ей уже не хотелось. Вздохнув тихонько, Ева поднялась, стараясь не разбудить сестру, натянула ботинки и вышла во двор.

Бабуля Блом сидела на лавке и… ждала ее?

— Проснулась? — усмехнулась женщина и похлопала по месту рядом с собой. — Подойди.

Ева подошла и присела рядом.

— Я тебя видела, — сказала бабуля.

— Когда именно? — уточнила Ева и отогнала комара.

— И твоего видела.

— Кого моего?

— Твоего, — раздраженно повторила бабуля. — Беленького такого, с вихрами и клыком.

Ева почувствовала, как мурашки бегут по ее коже. Беленький, с вечно торчащими волосами и кривоватым заметным при улыбке клыком – это Влад, ее парень. В свои тридцать он легко сходит за двадцатилетнего, отличается романтичностью, любит и умеет готовить. С ним легко и тепло.

— Не понимаю, о чем ты, — проговорила Ева после заминки.

— Мне-то не ври, — хмыкнула бабуля. — Я ведь всех вас вижу.

— Почему?

— Просто вижу и все. Он у тебя хороший, — улыбнулась женщина, — и так тебя любит, что всегда с тобой – и здесь, и там.

— Что значит: «и здесь, и там»? — вымолвила Ева, вглядываясь в морщинистое лицо.

— А ты бежишь, — продолжила ночная прорицательница, — всегда бежишь. Надо тебе чего-то, ищешь. Беспокойная душа.

— Душа… — повторила девушка. — Бабушка, раз ты все видишь, ответь: я умерла в Казани и поэтому перенеслась в чужое тело?

Бабуля Блом улыбнулась, и Ева проснулась – Кисстен рядом, ночь, тишина. Несколько секунд девушка смотрела вникуда, потом ущипнула себя за руку, чтобы проверить, не продолжается ли сон-во-сне. Щипок ничего не изменил, и на коже проявились красные пятна. Ева поднялась и как была, в одних носках, вышла во двор.

Светало, и на лавке бабуля не сидела.

Закукарекал петух, и Ева, подскочив, решила, что на этот раз она проснулась по-настоящему. А сон… что ж, присниться всякое может.