Эйнемида I. Семена раздора.

– Твой отец сегодня в ударе! – прокричал Алкет в ухо Кинане, пытаясь перекрыть шум музыки и развеселившихся гостей.

– А как же? – насмешливо ответила Кинана. – Вернулся домой, набил брюхо любимой едой, напился любимых вин, а скоро ему предстоит насладиться телесами моей мачехи. Не уверена, что сейчас во всей Эйнемиде есть человек счастливее.

– Что ж, почему нет? Вполне его понимаю.

– Нет, ты не подумай. Если отец получит все свои увеселения, я буду только счастлива, лишь бы, излив семя в эту мерзавку, он не забыл тут же уснуть и раздавить её своим весом.

Алкет довольно засмеялся, а Кинана окинула взглядом гостей.

– Что-то наш дорогой Парамен сегодня невесел, – она задумчиво кивнула на вельможу, сумрачно изучающего дно своей чаши.

– А с чего ему веселиться? Твой отец назначил в Ретению Праксида, а Парамен искал этот ном для племянника. Кстати, говорят, будто против самого Парамена есть какие-то обвинения, что-то там с архенским счетоводством при закупке фуража.

– Вот оно что. Так вот почему отец с ним был сегодня так неласков. Но это неразумно...

– Что неразумно?

– Брат Парамена – начальник дворцовой охраны. Как можно угрожать судом родичу того, кто тебя охраняет? Сперва следовало сместить Филокла, а уж потом дать Парамену заподозрить опасность.

– Кинана, брось. Неужто ты думаешь, будто Филокл может устроить переворот? Он трус, каких свет не видывал.

– Нет существа, опаснее загнанного в угол труса. К тому же у его брата смелости хватит на двоих. Я поговорю с отцом – он танцует со змеёй.

– Послушай, твой отец – царь уже лет двадцать. Ты всерьёз хочешь поучить его править?

– Не стал бы он за это время беспечен.

Их беседу прервал громогласный клич царя Пердикки, вставшего с полной чашей в руках.

– Друзья мои! – провозгласил он. – Эту чашу я поднимаю за здравие моего гостя Хиана из Анфеи и за наш новый договор о торговле.

Хиан, сухопарый лысеющий мужчина в красном гиматии, тоже поднялся с ложа.

– Пью за здравие гостепириимного царя Пердикки. Да укрепит дружба Герии и Анфеи мир во всей Эйнемиде, – анфеец горделиво окинул взглядом удивлённых гостей, ранее не слыхавших об этом договоре.

– Прекрасная здравица! – воскликнул Пердикка. – Как думаешь, почтенный Филопид, следует нам выпить за мир в Эйнемиде? – обратился он к эферскому посланнику.

– Мир во всей Эйнемиде – самое большое желание Эфера, – многозначительно ответил посланник, сделав ударение на слове «всей». Он поставил чашу на стол, едва прикоснувшись к ней губами.

– Ну раз самое большое, то и выпить следует немало. В знак моей величайшей любви и приязни жалую моего друга Филопида царским кубком!

Герийцы одобрительно застучали по подлокотникам, ухмыляясь при виде недоумевающего лица эфериянина.

– Мой муж и господин, прошу тебя... – начала было Талая.

– Что не так, жена? – спросил царь со злой усмешкой. Негромко, но достаточно, чтобы окружающие могли расслышать. – Ты просила оказать честь послу славного Эфера, так это я и делаю, а ты снова недовольна. Вам, женщинам, не угодишь… Несите!

В зал вступил царский виночерпий, неся на вытянутых руках золотой кубок, способный вместить с полкувшина вина. Вместо подставки, на дне царского кубка красовалась голова медведя с изумрудными глазами.

– Ну что, мой эферский друг, – царь насмешливо взглянул на Филопида. ‒ Теперь ты можешь достойно выпить за мир в Эйнемиде. Да будет дружба между всеми эйнемами! Пьём до дна!

Злобно зыркнув на царя, Филопид поднёс кубок ко рту. К чести эфериянина, держался он неплохо, расплескав вино на свой белый хитон лишь когда огромный сосуд был почти пуст. Что ж, золотой кубок – достойная плата за испачканную одежду. Глядя на осоловевшего посланника, царь и прочие герийцы расхохотались. Вновь грянула музыка и пир продолжился с прежним весельем.

***

Выйдя на открытую галерею дворца, Кинана зябко поёжилась от обжигающего прикосновения свежего горного ветра. Её обыкновенно бледные щёки раскраснелись, на лбу блестели капельки пота, просторный женский хитон прилип к разгорячённому телу. Диковатый герийский танец греасса, в котором мужчины плясали вместе с женщинами, не только приводил в ужас ханжей-южан, но и был весьма утомителен. Царевна жадно вдыхала прохладный ночной воздух, борясь с желанием сорвать неудобную одежду и распустить причёску, давящую волосы едва не сотней шпилек и заколок.

Отдышавшись, Кинана тяжело облокотилась на каменную балюстраду и с наслаждением прислушалась к тишине, нарушаемой лишь шумом ветра да пением ночной птицы в дворцовом саду. Весёлый гомон пирующих доносился сюда еле-еле. На эту боковую галерею было почти невозможно забрести случайно – отличное место, чтобы отдохнуть от шума и немного побыть одной. Кинана полной грудью вдыхала медвяные ароматы ордейской ночи, залюбовавшись причудливой игрой света ламп в колеблемых ветром кронах лип и клёнов царского сада.

– Ты решила себя убить? – раздался из темноты негромкий голос. Кинана отпрянула, нащупывая на поясе отсутствующий кинжал, но, узнав говорившего, облегчённо выдохнула.

– Темен! – нервно рассмеялась она, – Боги, ты меня напугал!