Эйнемида I. Семена раздора.

– У тебя хорошая жена, – одобрительно сказал Анакрет, прислушиваясь.

– Ты мне её сосватал, – улыбнулся Хилон.

***

Удобно развалившись на ложе, Хилон угрюмо рассматривал изящное убранство собственного андрона – зала для симпосиев и пиршеств. Украшения и обстановка отличались отменным вкусом и чувством меры, что отмечали все, кому довелось здесь побывать. Обыкновенно Хилон этим гордился, но события недавних дней опустошили его. Жена была права, позвав Молтис. Хилон удивлённо подметил, что ожидает прихода гетеры с почти юношеским волнением.

За дверью послышались голоса: деловитый жены и другой, мелодичный, вибрирующий, от звуков которого сердце тут же начинало учащённо биться, а тело пробирала волнительная дрожь. Украшенная резными изображениями нимф, дверь отворилась, и в зал, изящно покачивая бёдрами, вошла Молтис, почитателями именуемая Анфейской розой.

Никто не знал откуда Молтис родом и кем были её родители. Одни говорили, будто искусству любви её обучили в Кахаме, в знаменитом храме Гехеш, другие – что она дочь рыбака, благословлённая самой Аэлин, третьи называли её дочерью легендарной Артимии Иолийской, гетеры на царском троне. На все слухи Молтис не отвечала ничего, таинственностью подогревая свою, и без того немалую, славу. Несколько лет назад, никому не известная девушка прибыла в Анфею откуда-то с востока, и тут же поразила всех, потребовав испытания на звание гетеры первого класса. Ко всеобщему изумлению, дерзкая чужеземка прошла испытание, да так блестяще, что удостоилась приглашения в братство Золотой Розы. С тех пор слава Молтис только росла, в её друзьях числились лучшие люди Анфеи. Чужеземцы платили баснословные суммы за встречу с ней, но с анфейцев она требовала шестую часть, ещё меньше с тех, кто отметился на службе городу, а небогатых людей, слывших народными заступниками, приближала к себе не требуя платы. «Всякий обязан побуждать мужей к достойным делам, чем умеет: герой – примером, философ – словом, гетера – любовью» ‒ эти слова Молтис с одобрением повторяли даже записные ханжи.

– Приветствую славного Хилона, – нежно пропела гетера. – С нашей прошлой встречи прошло столько времени... Я скучала.

Хилон невольно улыбнулся. Пышная грива тёмных вьющихся волос, карие глаза, немного неправильные черты лица – красивая женщина, но не одна из тех ослепительных красавиц, с которых ваяют скульптуры и пишут портреты. Увидевший Молтис впервые не приметил бы ничего особенного, но немногим удавалось избежать её чар, проведя с ней хотя бы недолгое время. Молтис прекрасно владела всеми искусствами, необходимыми гетере, обладала безупречным вкусом и умела найти подход к каждому. К философу Хилону она явилась в белом хитоне с красной оторочкой, сопровождая Анексилая на симпозий облачалась как царица, а для кого-нибудь из народных вожаков скорее бы разделась, чем оделась.

– Здравствуй. Я тоже рад тебя видеть.

– Хилон, дорогой мой, кого ты хочешь обмануть? – серебристый смех гетеры взлетел к потолку. – Мы с тобой старые друзья, ты от меня ничего не скроешь.

– Я рад тебе, но сильно устал...

Лёгкой походкой пройдя по залу, Молтис изящно расположилась на ложе напротив. Вид будто бы случайно выскользнувшей из-под длинного хитона ножки заставил дыхание Хилона на миг замереть. Едва уловимый цветочный аромат духов кружил голову, будоражил кровь.

– Прекрати, я знаю причину, все мы слышали про твоего друга. Это так печально. Как жаль, что его не знала, – грусть в голосе женщины казалась совершенно искренней.

– У меня не было друга ближе.

– И все, кто тебя любит, скорбят вместе с тобой, но уныние непристойно для философа. Неумеренность в скорби ничем не лучше неумеренности в удовольствиях. Горе – не оправдание для излишеств.

– Это из моего трактата, – улыбнулся Хилон.

– Конечно, и это прекрасный трактат. Жаль, сам автор его позабыл, а ведь там немало мудрых мыслей. «Печаль по покинувшим нас суть чувство прекрасное и благородное, так уместно ли примешивать к нему безобразное? Что есть осквернение собственного облика, отказ от приличий, неуёмные причитания и нанесение себе увечий, как не плоды тщеславия и неумеренности?».

– Я написал это для отца, чтобы поддержать его после смерти матери, – глядя в потолок пробормотал Хилон. – Ох и мудр же я был тогда...