Две крепости

Тогда король отобрал воинов, не пострадавших в битве и имеющих резвых коней, и разослал их с вестью о победе во все долы Марки, а сверх того гонцы везли его приказ всем мужчинам, молодым и старым, спешно явиться в Эдорас. Там на второй день после полнолуния повелитель Марки собирал всех способных держать оружие. Для поездки в Исенгард король выбрал Эомера и двадцать человек своих челядинцев. С Гэндальфом собрались ехать Арагорн, Леголас и Гимли. Несмотря на рану, гном не пожелал остаться.

— Удар был несильный, шапка отразила его, — пояснил он. — Такая оркская царапина мне не помеха.

— Я займусь ею, пока вы будете отдыхать, — сказал Арагорн.

Король вернулся в Хорнбург и уснул – таким спокойным сном, какого не знал уже много лет. Те, кому предстояло сопровождать его, тоже отдыхали. Но прочие, все, кто не был ранен или покалечен, взялись за великий труд, ибо много всадников Марки пало в битве и лежало мертвыми на полях и в пропасти.

Ни один орк не уцелел, и трупы их невозможно было сосчитать. Но множество дикарей сдалось. Дрожа от страха, они молили о пощаде.

Люди Марки обезоружили их и приказали работать.

— Помогите исправить зло, которое вы причинили, — сказал Эркенбранд, — а после поклянитесь никогда не переходить через Исен с оружием и не вступать в союз с врагами людей. Тогда вы сможете свободно вернуться в свои земли. Ибо Саруман обманул вас. Наградой за доверие к нему для многих из вас стала смерть, но даже если бы вы победили, вам пришлось бы немногим легче.

Дунлендцы изумились: Саруман говорил им, что роханцы жестоки и живьем сжигают пленных.

Посреди поля перед Хорнбургом насыпали два кургана. Под ними похоронили всех всадников Марки, погибших при обороне, – людей из восточных долин в одном, вестфолдцев – в другом. В отдельной могиле в тени Хорнбурга лежал Хама, начальник королевской стражи. Он пал перед Воротами.

Трупы орков свалили в большие груды в стороне от погребальных курганов, ближе к лесу. И озаботились: мертвецов было слишком много, чтобы закопать их или сжечь. Дров не хватало, но никто не осмелился бы поднять топор на странные деревья, даже если бы Гэндальф не предупредил, что тот, кто повредит кору или ветвь, сильно рискует.

— Пусть лежат, — решил Гэндальф. — Утро вечера мудренее.

После полудня отряд короля приготовился к отъезду. Погребальные работы только начинались. Теоден, глубоко опечаленный гибелью Хамы, своего начальника стражи, бросил первую горсть земли на его могилу. — Поистине великий ущерб причинил Саруман мне и этой земле, — сказал он, — и я припомню это, когда мы встретимся.

Солнце уже клонилось к западным холмам, когда наконец Теоден, Гэндальф и их спутники двинулись вниз по склону от Прохода. Их провожала толпа – всадники и вестфолдцы, вышедшие из пещер, старые и молодые, женщины и дети. Ясными голосами затянули они песню победы, но, увидев лес, смолкли: они боялись деревьев и не знали, чего ожидать.

Всадники подъехали к лесу и остановились. Ни людям, ни коням не хотелось идти дальше. Деревья казались серыми и зловещими, их окутывал то ли сумрак, то ли туман. Концы длинных качающихся ветвей, свисавшие очень низко, напоминали шарящие пальцы, корни лезли из земли, точно щупальца невиданных чудовищ, и темные провалы открывались под ними. Но Гэндальф поехал вперед, увлекая за собой отряд, и там, где дорога на Хорнбург ныряла в лес, всадники заметили под могучими ветвями просвет, подобный большим воротам или арке. Гэндальф проехал в этот проход, и все последовали за ним. К своему удивлению, всадники увидели, что и дорога, и бегущий вдоль нее Глубокий ручей прорезают лес, а над дорогой сияет чистое небо, полное золотого света. Но с обеих сторон мрачной стеной стояли окутанные вечерним сумраком деревья, и было их столько, что они терялись в непроницаемой тьме. Всадники слышали треск и скрип ветвей, и далекие крики, и гневное невнятное бормотание. Ни орков, ни иных живых существ не было видно.

Леголас и Гимли ехали на одной лошади. Они держались поближе к Гэндальфу – Гимли побаивался деревьев.

— Здесь жарко, — заметил Леголас, обращаясь к чародею. — Я чувствую вокруг великий гнев. Разве вы не слышите, как гудит и трепещет воздух?

— Слышу, — ответил Гэндальф.

— Что стало с ничтожными орками? — спросил Леголас.

— Этого, я думаю, никто никогда не узнает.

Некоторое время ехали молча. Однако Леголас то и дело посматривал по сторонам и, если бы Гимли позволил, постоянно останавливался бы, прислушиваясь к звукам леса.

— Никогда не видел столь странных деревьев, — сказал эльф. — А ведь на моих глазах проросло из желудя и состарилось множество дубов. Жаль, нет времени побродить здесь: у этих деревьев есть голоса, и, может быть, со временем я научился бы понимать их мысли.

— Нет, нет! — возразил Гимли. — Ну их! Их мысли мне и так понятны: они ненавидят всех двуногих и толкуют о том, как рвать на куски и душить!