Две крепости

Наконец они подошли к оконечности черного озера и с риском для жизни перебрались через него, переползая или перепрыгивая с одной коварной кочки-островка на другую. Частенько путники спотыкались и падали на руки в зловонную, точно в выгребной яме, воду – и вскоре с головы до ног перемазались илом и грязью и нестерпимо воняли.

Поздней ночью они наконец-то снова добрались до твердой земли. Голлум шептал и бормотал что-то себе под нос, но похоже было, что он доволен: казалось, он непостижимым образом, благодаря какому-то невероятному чутью – смеси осязания, обоняния и необыкновенной памяти на очертания в темноте – понял, где они находятся, и не сомневался в выборе пути.

— Мы идем дальше, — сказал он. — Славные хоббиты! Смелые хоббиты! Конечно, очень, очень усталые, ну так мы все устали, сокровище мое. Но мы должны увести хозяина от этих злых огней, да, должны... — С этими словами он чуть не рысцой двинулся вперед по длинной полосе среди высоких камышей, и хоббиты, спотыкаясь, как могли быстро побрели за ним. Но очень скоро Голлум неожиданно остановился и с сомнением принюхался, пришепетывая, как будто был чем-то недоволен или обеспокоен.

— В чем дело? — проворчал Сэм, неправильно истолковавший его поведение. — К чему тут принюхиваться? Вонь такая, что с ног сбивает. Ты воняешь, и хозяин воняет... тут везде воняет!

— Да, да, и Сэм воняет! — ответил Голлум. — Бедный Смеагол чует это, но славный Смеагол терпит. Помогает доброму хозяину. Но дело не в том. Воздух движется, что-то меняется. Смеагол удивлен, ему это не нравится.

Голлум пошел дальше, но его беспокойство росло, он то и дело останавливался, выпрямлялся во весь рост, и, вытягивая шею, поглядывал на восток и на юг. Некоторое время хоббиты ничего не слышали и не понимали, что его тревожит. Затем все трое неожиданно остановились и оцепенели, прислушиваясь. Фродо и Сэму почудился где-то вдалеке протяжный вой, высокий, тонкий и жестокий. Они содрогнулись. И в тот же миг ощутили движение воздуха, ставшего очень холодным. Насторожившись, хоббиты различили шум, похожий на далекий ветер. Туманные огни задрожали, потускнели и погасли.

Голлум точно прирос к месту. Он стоял, трясясь и что-то бормоча, и наконец на них обрушился ветер, со свистом и ревом несшийся над болотами. Тьма поредела, и хоббиты разглядели (или смутно разглядели) бесформенные полотнища тумана, которые наплывали на них, вихрясь и клубясь. Подняв головы, хоббиты увидели, что облака расступаются и рвутся в клочья, и вот на юге, высоко в небе, в разрывы летящих туч проглянула луна.

На мгновение ее свет порадовал сердца хоббитов, но Голлум съежился, бормоча проклятия Белой Роже. А потом Фродо и Сэм, которые глядели в небо и полной грудью вдыхали посвежевший воздух, увидели небольшое облако, летевшее от недоброй памяти холмов, Черную Тень, выпущенную из Мордора, крылатую зловещую фигуру. Она пронеслась на фоне луны и с мертвящим грозным криком исчезла на западе, обгоняя ветер.

Путники упали ничком, бездумно прижимаясь к холодной земле. Но ужасный призрак вернулся и пролетел прямо над ними, разгоняя крыльями болотные миазмы. И исчез, убрался в Мордор с быстротой Сауронова гнева, а за ним умчался и ревущий ветер, оставив Мертвые болота голыми и мрачными. Нагую пустыню вплоть до зловещих гор заливал теперь зыбкий лунный свет.

Фродо и Сэм встали, протирая глаза, как дети, которые, пробудившись от кошмара, видят над миром прежнюю знакомую ночь. Но Голлум продолжал лежать, точно парализованный. Хоббиты с трудом подняли его, но некоторое время он не желал вставать и упирался локтями и коленями в грязь, прикрывая голову большими плоскими ладонями.

— Духи! — скулил он. — Крылатые Духи! Сокровище – их хозяин! Они видят все... все. Ничего нельзя от них спрятать. Будь проклята Белая Рожа! Они все расскажут Ему. Он видит, Он знает. Ах, голлум, голлум, голлум!

Лишь когда луна далеко на западе зашла за Тол-Брандир, Голлум нашел в себе силы встать и идти.

С тех пор Сэму стало казаться, что он заметил в Голлуме перемену. Голлум больше прежнего подлизывался и старался показать свое дружелюбие, но порой Сэм ловил в его глазах странное выражение, особенно когда Голлум смотрел на Фродо. К тому же Голлум все чаще и чаще обращался к прежней манере говорить. У Сэма был и другой повод для растущего беспокойства. Фродо казался усталым, усталым до изнеможения. Он мало говорил – в сущности, он почти все время молчал, не жаловался, но брел словно под бременем непосильной и все более тяжкой ноши. Фродо плелся все медленнее, так что Сэму частенько приходилось просить Голлума подождать и не бросать хозяина.