Душа на осколки

— Глупая, — Ринар неожиданно вновь вскинул взгляд на нее, а потом резко отвернулся. Будто смотреть ей в глаза было больно. — В том-то и дело, что нет. Я все перепутал. Зациклился на том, что давно должен был отпустить, пропустил то, что было действительно важным. Я жил воспоминаниями о том, как любил когда-то Наэллу. За пятьдесят лет, проведенных в ожидании, эти воспоминания утрировались до неправдоподобности. Я мнил, что до сих пор люблю ее, что стоит ей открыть глаза, сердце разорвется уже у меня — от счастья, что тяга к тебе — просто наваждение, что как только она снова будет рядом со мной, я забуду обо всем. И о тебе тоже забуду. А оказалось, что я самый настоящий дурак. Я полюбил смешливую девочку, которая не смогла сдержать слезы радости, когда я подарил ей лошадь, девушку, которая с серьезным лицом снова и снова пыталась сотворить чары, прилагала массу усилий и получала то, что хотела. Ревновал к тому парню, к любому, бросавшему в твою сторону взгляд. Опешил, когда ты впервые поцеловала, а потом снова и снова прокручивал в памяти тот поцелуй. Запрещал себе даже думать о том, что это действительно что-то серьезное, а сам хотел, ревновал, думал. Мне казалось, что когда все закончится, ты оживишь Наэллу, наваждение спадет. Это было самой большой моей ошибкой. Оно не спало. Ты уехала, а я… Я пытался заставить себя любить, радоваться, наслаждаться, не думать. Сначала получалось, но с каждым днем я все ясней осознавал, каким был идиотом. Я забрал у тебя часть души, возвращая за твой счет собственные долги перед Наэллой, забрал, а потом выбросил из жизни. Все эти восемь лет я пытался заставить себя смириться с тем, что эту свою ошибку должен искупать именно так — издалека следя за тем, как ты живешь, как тебе хорошо где-то далеко от меня, как ты в кого-то влюбляешься, с кем-то связываешь свою жизнь, становишься счастливой. Но я не выдержал даже этого. Помчал за тобой сразу же, как только возникла такая возможность. Тебе действительно было опасно оставаться во дворе, но, черт побери, можно ведь было придумать еще сотню способов, как забрать тебя оттуда! А я решил привязать к себе. И теперь не знаю, за что ненавижу себя больше — за то, что твоя душа уже никогда не будет целиком и полностью твоей или за то, что связал нас, не спросив. Поверь, ненавижу, но не жалею.

Мужчина сделал паузу; вновь неотрывно смотря в зеленые глаза напротив, а потом продолжил:

— Наэлла все видела. Первое время ей было сложно. Сложно осознать, что произошло с ней, что произошло с нами, с нашим миром, нашим ребенком… Но время шло, она смирялась, а еще пыталась понять меня. Для нее прошел день, для нее не было десятилетий ожидания. Для нее не существовало тебя, а я каждый божий день видел в ее глазах твой взгляд, в ее движениях твои жесты, в ее голосе слышал отголоски твоего. Мне казалось, что я в болоте. В болоте вины перед тобой, перед ней, и так оно и было. Эту вину осознавал не только я, Наэлла тоже. И она знала, что может ею воспользоваться. Она взяла с меня слово, что десять лет я проведу с ней. Хотя бы в память о нашем не родившемся ребенке. Хотя бы в память о наших чувствах. Хотя бы в оплату долга за то, что распорядился ее жизнью, не спросив. Тем более… она ведь была права, говоря, что никаких прав вмешиваться в твою жизнь я не имею, потому должен дать шанс хотя бы нам. Я осознавал свою вину и принял условие. Остался год.

— Ты пообещал ей десять моих лет, — фраза не звучала как вопрос. Да это и ни был вопрос. Что было бы, появись он при дворе раньше? Появись сразу же после отъезда? Появись, покайся, объяснись… Она простила бы. Не потому, что близких надо прощать, а потому, что не смогла бы не простить. Кого угодно. Только не его.

— Я надеялся, что за это время ты обретешь счастье… С другим.

— Это так благородно, лорд Тамерли… — в душе Альмы поднялась волна гнева. — Так благородно с вашей стороны, позволять мне обрести счастье с другим, даже не поинтересовавшись, а чего хочу я! — она отвернулась, закусывая губу. Слезы давно высохли, дыхание выровнялось, она слушала внимательно, поглощая информацию будто губка, а теперь… Из всей истории убило ее именно это — он сам решал, что лучше будет для нее.

— Прости.

— В желании наказать себя за то, что сделал и не сделал, Ринар, ты забываешь об одном — ты наказываешь не только себя. Эти десять лет… Они ведь правда мои! Ты должен был рассказать! Должен был сразу все рассказать!

— Я должен был ждать, пока пройдет обещанный срок.

— Ты не должен был ничего обещать! Я отдала ей часть своей души, подарила жизнь! Этого мало? Должна отдать еще и тебя? В аренду на десять лет? Ты мой, Ринар! Как бы там ни было. Теперь точно мой. Мне жаль, что когда-то вы потеряли ребенка. Но его уже не вернешь. И вашу жизнь не склеишь. Проси она десять, двадцать или тридцать лет.

— Если я уйду раньше, она раскроет нашу тайну.