Душа на осколки

— Влюбилась в меня. В прожившего два столетия на этой земле, утратившего вкус к жизни, забывшего как это — быть молодым, с горящим сердцем, взглядом, живым… До сих пор не могу понять, как это случилось. Почему я? Почему не тот парень, который готов был достать тебе звезду с неба? Почему не любой другой? Каждый был бы готов ради тебя на все, Душа, а ты выбрала меня. Я был настолько слеп, что не замечал. А потом настолько глуп, что отталкивал. Думал, это просто страсть, думал, все дело в твоей молодости, которая притягивала, манила. Даже меня манила. Заставлял себя не думать о тебе, сидел днями в склепе, вновь и вновь оживляя минуты той своей, прошлой любви. Со сроком давности в пятьдесят лет.

— Вы выбрали ее.

— Я выбрал память о ней. Память о том, чего больше не было…

Это слышать сейчас было горько. Даже если все правда, даже если так, ведь от этого не легче!

— Но ты права, это была моя ошибка. Самая большая в жизни непростительная ошибка. Я заставил тебя пожертвовать частичкой себя ради моих ложных чувств и воспоминаний. И обязан был за это должным образом расплатиться. Обязан был смотреть на то, как ты с каждым днем становишься все более красивой, любимой, счастливой, не со мной.

— Вы должны были любить свою жену! Я ради этого отдала часть своей души! Чтоб вы хоть так… — голос сорвался. Продолжила Альма уже шепотом, — чтоб вы хоть так пусть немножко, но любили меня.

Из глаз снова покатились слезы, а Ринар застыл, теряя дар речи.

* * *

Ведь это не новость. Совсем не новость. Для него не новость, но…

— Я думала, что теперь в глазах, в мимике, в жестах вашей любимой всегда будет немножечко от меня. Надеялась, что вы не сможете забыть, осколок чьей души вернул ее к жизни. А раз любите свою Наэллу, будет любить все в ней. Даже ту часть, которую дама вашего сердца получила в подарок от меня… Я часто раньше пыталась закрыть глаза, а потом представить, что меня до сих пор что-то связывает с отданным осколком, представить, как она чувствует ваши поцелуи, слышит ваш низкий голос, признания в любви. И все это адресовано не другой, а мне…

— Прости меня за все, — руки Ринара соскользнули с девичьих колен, взгляд стал больным. Совсем. Намного хуже, чем был у нее. — Прости хотя бы ты, потому что я не прощу.

И вновь в комнате стало тихо. Слишком. Невыносимо. Звеняще. Слишком много признаний. Слишком много боли. Слишком ясно понимание того, как плохо они умеют делать друг другу. А еще слишком близки к тому, чтобы принять обратную сторону этой медали — и исцелиться они тоже могут только вместе.

Видимо, именно поэтому он заговорил. Тихо, спокойно. Так, как на старости лет люди открывают тайны своей долгой жизни.

— Мы поженились сразу после того, как закончилась война. Это был договорной брак. Впервые невесту я увидел на помолвке. Среди лордов договорные браки — норма, если мы будем тратить время на поиски любви, нас останется совсем мало. Но нам с Наэллой повезло. Ее родителей на тот момент уже почили, мои тоже. Она была единственной наследницей, а потому если бы я не пришелся ей по вкусу — могла взбрыкнуть, никто не стал бы насильно выдавать ее за меня. Но она не взбрыкнула. Ей понравился я, а мне — она. Мы поженились. Были молоды и искренне верили в то, что любим друг друга. Наверное, так и было — любили. Не кривись. Сначала дослушай. Ты ведь знаешь, что лордам достаточно сложно завести ребенка?

Альма кивнула. Знала. Не зря ведь королева так долго ходила бездетной. Иногда на зачатие уходили десятилетия, зато потом долгожданного ребенка оберегали лучше, чем зеницу ока.

— Слишком сильная кровь, ее тяжело мешать. Такого ребенка сложно зачать, сложно выносить, родить тоже сложно. Чаще всего родить больше одного не решаются, а если решаются — уже не получается. С людьми намного проще. Ваши гены более слабые, организм матери подстраивается под особенности плода достаточно органично, а вот у женщин наших родов организм не может подстроиться под кровь отца ребенка, потому беременность часто превращается в муку для всех: для матери, отца, самого ребенка…

С лицом Ринара происходило что-то непонятное, Альма застыла, следя за тем, как с каждым словом оно все темнеет, он будто старел на глазах, вновь становился далеким, холодным, безразличным.

— Наэлла очень хотела ребенка. Я — нет. Я считал, что у нас будет еще достаточно времени на это. Мы были тогда совсем молодыми, а впереди вся жизнь, мне казалось, что некуда спешить, а она почему-то считала, что если я не хочу, чтоб она родила мне ребенка, значит, ее не люблю. Ни на что не похоже?

Альма бросила взгляд на пламя камина.