Душа на осколки

Он отстранился, но руки не убрал. Долго смотрел в глаза. Теперь в слишком зеленые глаза.

— Прости меня, Альма.

— За что, Ринар? За что? Зачем я тебе? Господи, Ринар… — договорить Альма смогла далеко не сразу, сначала пришлось справиться с собой, с тем, что дышать ровно до сих пор не получалось, всхлипы душили, да и слезы никак не хотели высыхать. — Отпусти меня, прошу… — девушка протянула руки к лицу напротив, взяла его в свои пальцы так же, как он держал ее, посмотрела прямо в глаза. — Умоляю, я так не могу. Отпусти. Ты же меня убьешь.

— Нет, — Ринар мотнул головой, в попытке высвободиться, но Альма не дала.

Ей вдруг показалось, что она наконец-то нашла выход. Ей нужно оказать далеко от него, тогда будет легче. Тогда будет так, будто его и не было в ее жизни вовсе, и сжигающей изнутри любви через ненависть тоже не было. И жуткого желания, чтоб он любил в ответ, не было. Ничего не было.

— Нет, Альма. — Мужчина перехватил ее руки, притянул к себе, заставив склониться близко-близко к своему лицу. К полному решимости лицу. Он не отпустит. — Я больше никогда тебя не отпущу. Уже когда-то отпустил. И свою ошибку не повторю. Не отпущу, Альма. Ни за что.

— Я умру, — Альма закрыла глаза, глотая очередную слезу.

Это казалось ей очевидным. С ним — она умрет. Но проблема ведь в том, что и без него… Господи, она ведь умрет еще раньше.

— Никогда, Душа. Пока я жив, ты не умрешь, я не дам. Ты будешь жить.

— Мне больно.

— Я люблю тебя, — не выдержав, он склонился к ее губам, приник к ним. — Ты мой рай, и ты мой ад, Душа.

Она застыла. Застыла, толком не осознавая, что он снова целует, нежно касается полуоткрытых губ, что продолжает держать ее запястья в своих руках, что слезы вдруг прекратились.

— Ты…

— Ты моя, Альма.

— Ты… — он целовал губы, глаза, отливающие золотом волосы, а потом возвращался к лицу.

— А я твой. Прости за зелье, но я боялся… Боялся за тебя, потому… Ты ведь действительно можешь меня ненавидеть, имеешь на это право, а ребенок… Ты права, дети должны рождаться не тогда, когда мы сами не знаем, что чувствуем. Хотя я знаю — я люблю тебя. Ты мне веришь?

— Нет.

Ринар опустил тяжелую голову на колени жены, принимая такой ее честный и болезненный ответ. А чего он ждал? После всех недомолвок, обмана, молчания? Ведь будто специально проверял, на сколько ее хватит. Она оказалась небывало сильной, но у всех есть предел. Даже у его такой стойкой, смелой, храброй гелин есть предел. Просто он надеялся, что им хватит ее терпения на дольше. Если бы хватило…

— Если бы я мог от тебя отказаться, Альма, я бы попытался. Клянусь. Я ведь пробовал сделать это на протяжении восьми лет. Пытался не лезть в твою жизнь, пытался делать вид, что это не мое дело, меня не касается. А потом подвернулся малейший повод, и я уже у тебя под дверью, жду, когда смогу увидеть. Кто-то пустил слух, что ты — кальми… Люди и так на взводе, настроения в городах разные, а слух о том, что при дворе живет кальми… Тебя нужно было спрятать. Синегар не стал бы рисковать собой ради твоей защиты. Никто не стал бы. А здесь тебе безопасно. Я не мог забрать тебя домой, там…

— Там ваша жена.

— Там опасно.

— Мне везде будет опасно.

— Рядом со мной — нет.

— То есть вы просто… Это просто защита? Кого вы защищаете, милорд? Свою воспитанницу? Свою кальми? Свою жену? Не понимаю… Зачем… Зачем был ритуал?

— Это был самый просто способ забрать тебя из дворца. Как бы там ни было, Синегар не дурак, он не расстался бы с тобой, даже пожелай ты уехать по собственной воле. Неужели думаешь, что они бы тебя отпустили? Нет, гелин. Пока ты им нужна, ты оставалась бы во дворце, а нужна ты им была бы до конца. До своего конца. И это не просто защита. Я люблю тебя.

— Опять, — Альма попыталась выдернуть руки из сильного хвата, чтоб хотя бы уши закрыть.

— Восемь лет и даже дольше, наверное. Я просто был дико упрям, не хотел…

— Молчи, — понимая, что закрыть уши ей не дадут, Альма вскинула на мужчину взгляд, прося одуматься. — Если ты не уверен в том, что сейчас скажешь, лучше молчи, пожалуйста.

— Ко мне на порог пришла совсем еще девочка. Девочка-душа со страхом в глазах. Такая строгая, спокойная, настороженная. Она менялась на моих глазах, училась верить, что теперь можно жить иначе, что ее не выгонят на улицу, не вернут в сырую обитель. Она расцветала, зрела, раскрывалась. И я имел возможность за этим наблюдать. А потом она влюбилась…

— Ринар, пожалуйста.