Душа на осколки

Сложно вести разговор с человеком, который куда больше внимания уделяет поцелуям, чем словам, но Альма должна была делать и говорить именно это. Должна была попытаться ненавязчиво отстранить, заставить сесть, снять плащ, достать чистую сухую одежду, нагреть ванну. Дело ведь сейчас не в том, что он нарушил слово, приехал, когда она не просила. Альма не желала мужу проваляться с лихорадкой добрую неделю. Никому не желала и ему тоже. А еще пыталась из последних сил цепляться за рациональность, чувствуя, как телу передается его дрожь, но ее точно знобит не от холода.

— Ринааааар, — очередная попытка вразумить мужчину закончилась протяжным стоном. Он явно не собирался вразумляться. Зато собирался мучить себя и ее поцелуями до тех самых пор, пока она не взбрыкнет. Ринар не сомневался — обязательно взбрыкнет. Хотел только успеть ею надышаться. Если не навсегда, то хотя бы еще на месяц, в который она не пожелает его видеть.

— Я уйду, клянусь. Дай мне секунду. Одну секунду, прошу, — он повторял эту просьбу уже множество раз. И каждый раз не уходил. Вспоминал глаза, которые видел сквозь огонь, а потом то, как она скользит ладошками по раме и наклоняется чуть ближе к окну, и снова по телу проходила дрожь, снова он не мог… физически не мог заставить себя отлепить от нее руки, взгляд и губы.

— Ринар… — а Альма вдруг поняла, что и не хочет. Должна хотеть, чтоб быстрей ушел, но не хочет. И не терпит — наслаждается. Как тогда, в фиолетовом зале. Должна была терпеть, сцепив зубы, а на самом деле наслаждалась. И сейчас происходит то же. Только тогда он так хорошо контролировал себя. А теперь в ней контроля больше, а желания пользовать этим контролем — никакого.

Девушка снова поймала его лицо ладошками, чуть отстранила. Он просто смотрел. Неизвестно, смог бы уйти, оттолкни она его сейчас, но хотя бы попытаться она точно могла. Должна была оттолкнуть, а не привстать на носочки, самой прижаться к до сих пор холодным губам, шепнуть: «не уходи», почувствовать, как поднимают на руки, несут к кровати, на которой ей столько раз снились сны о нем.

А теперь можно будет уже не грезить. Можно будет вспоминать, оживлять в памяти. И ведь сны по сравнению с реальностью такие блеклые.

Дождевик на полу, поверх насквозь мокрой ночной сорочки. Отстраненно Альма поняла, что слышит странный шелест — снова пошел дождь, ветер заставлял раму со скрипом отлетать, а потом захлопываться, чтобы вновь отлететь, капли даже достигали кровати, но на это было плевать. На все плевать.

Альма до сих пор не слишком хорошо помнила, как все было в фиолетовом дворцовом зале. Запрещала себе вспоминать, убеждала, что это произошло помимо воли и желания. И это было действенным щитом — вера в то, что принудили, заставили, навязали свою волю. А теперь она сама же рушила свой щит и… не жалела.

Крики, стоны, шепот должен был заглушать дождь, а даже если это не так — тоже плевать. Она с шестнадцати лет мечтала о том, что ее будет любить этот мужчина. Мужчина с рваным дыханием, горячим телом, практически лихорадочной температуры, пронзительным взглядом, каким-то непостижимым образом знающий, что именно ей нужно в эту секунду и что нужно в следующую. Может, дело в той связи, о которой он говорил, может, в его опыте, а может, все дело в том, что ей нужен просто он. И одного осознания, что с ней он, достаточно, чтоб все казалось идеальным. Его медленные, быстрые, потом снова медленные движения. Ее прерывистые вздохи, потом нехватка воздуха и снова вздохи.

На улице разразилась гроза, а в спальне вдруг стало как-то душно, жарко, воздух сгустился, будто готовясь создать собственный разряд.

Разряд был, и не один. В письмах Ринар обещал, что она расплатится за то время, которое пришлось провести порознь. И теперь заставлял снова и снова расплачиваться. Это тоже должно было быть наказание наслаждением, неизвестно только кто кого наказывал. И наказывал ли.

* * *

Шум ливня за окном, редкий скрип половицы под ногами проходящих за выжившей дверью на цыпочках служащих, ровный сердечный ритм. Ритм его сердца.

Альма лежала, прижавшись ухом к груди мужчины, пытаясь не думать, не анализировать и не жалеть, а просто слушать и ждать. Дождалась, вот только не слов, Ринар приподнял ее лицо, потянулся к губам, накрыл их своими. Долго целовал, а потом резко отстранился, опустил руку, открывая один из шкафчиков прикроватной тумбочки. Туда Альма никогда не заглядывала — не было нужды, а рыться в его вещах просто так, ради интереса, было ниже ее достоинства, которое она так отчаянно пыталась сохранить. Раньше.

— Если хочешь… Выпей, — мужчина сел в кровати, поднял флакончик с зельем на уровень глаз, взболтнул. Желтая жидкость качнулась.

Альме же ничего не осталось, кроме как грустно улыбнуться… Тут же захотелось замотаться в простыню, а еще лучше сбежать, или чтоб пропал он… Она ведь только начала… Совсем чуть-чуть, самую капельку верить, что все это не просто так. Что он действительно может испытывать к ней что-то более значимое, чем похоть. Похоть, без последствий.