Дурная кровь

– Я знаю, что заслужил. – Судя по метнувшемуся взгляду и зачатку движения, Хорь хотел рухнуть на колени, но всё ж предпочёл сохранить остатки достоинства. – И если бы вас убили, я бы всю жизнь мучился из-за предательства… – Хорь нашёл крепкую руку Дараи, переплёл их пальцы и тихо закончил: – Но если бы убили её, никакой жизни у меня бы и не было…

Охотник снова промолчал. Потому ли, что, как ни противно признать, понял Хоря? Потому ли, что сам бы чьей угодно жизнью рискнул ради того, чтобы защитить свою дурную колдунью? Он тяжело опёрся на плечо друга и заковылял к стойлу за лошадьми. Надо убраться поскорее и желательно в сторону, противоположную той, куда отправятся Хорь и Дарая. А отправятся они точно. Потому что этот путь теперь единственный.

Верд не прощался и не оборачивался. Без того знал, что они стоят на пороге разрушенного дома и не знают, куда идти. Без сумок, сбережений, без всего нажитого за долгие годы. Только вдвоём. Да и нужно ли им ещё хоть что-то?

Глава 16 Монстры

Считал ли Верд, что счастлив все эти дни? Наверное, нет. Чудом уцелев после стычки с солдатами, бросив все вещи и сбережения Сантория (о чём тот никак не давал попутчикам позабыть, сетуя на судьбу ежеминутно), нарядившись вместо добротной одежды в тряпки, найденные на конюшне и, скорее всего, брошенные, чтобы лошадей вытирать, они проклинали всё на свете. Мёрзли, злились, давились редкой дичью, полусырой и несолёной.

А ещё грелись друг об друга ночами, как щенята, распевали песни, чтобы отвлечься от коченеющих стоп, хохотали, безрассудно укатывая друг дружку в снег. Не так уж много у них имелось пожитков, чтобы тосковать о потере. Тем паче наёмнику казалось, что увезли они из дома купца куда боле, чем оставили.

Верд зарылся колючим ледяным подбородком задремавшей колдунье в шею – та с визгом начала отбиваться.

– Не спать! Всё интересное проспишь, – усмехнулся охотник.

Санторий снова попытался поднять воротник и прикрыть пунцовые оттопыренные уши, но тщетно.

– Было б на что смотреть, – фыркнул он.

Смотреть и правда не на что, тут Верд мог бы согласиться. Мог бы, да не стал. Вихляющая протоптанная стёжка змеилась аккурат через редкий ельник, пушистый, наряженный тяжёлыми пуками снега. Ветви облегчённо вздыхали всякий раз, как кто-то из ездоков случайно али намеренно задевал их, сваливая белоснежные холмики наземь. Редкая мелкая пороша, больше приносимая ветром, чем падающая из низких облаков, высеребрила лошадям холки и гривы, а путникам макушки, отчего все трое походили на беловолосых колдуний.

– Будь здоров! – Талла чуть не выпала из седла, пытаясь высмотреть Санни.

– Это не я. – Служитель смущённо вытер нос, извергающий сопли похлеще иного вулкана. – Это лошадь.

– Тогда будь здорова, Кляча! – не менее доброжелательно пожелала колдунья, но вместо «спасибы» дождалась лишь недовольного фырканья.

– Не сдохни мне там, – вглядываясь в резкий поворот за лесочком, посоветовал наёмник.

– Или что? Страдать станешь?

– Не-а. Сниму с тебя кожух и на дурную надену.

– А поплакать?

– Поплачу, что ты раньше не окочурился и столько крови мне попортил.

– Я за двоих поплачу! – вызвалась Талла. – Я хорошо умею. Показать? Вот так: а-а-а-а-ау-у-у-у!

– Нет-нет, дитя, спасибо! Я верю! – поспешил заткнуть её Санторий, пока на выразительный вой не сбежались окрестные волки, крутя когтями у висков.

– Ну, если понадобится, я всегда рада!

Рада она… Она вообще всему рада и всем верит, глупая. Ему вот тоже верит… Верд обвил колдунью руками с двух сторон, не то обнимая, не то силясь удержать, словно белую птицу. Улетит ведь, бросится в небо. Что крылатой птице серый волк? Не пара. Не станет летунья ходить по грешной земле потому лишь, что не знает неба её избранник. А из волка не сделать дворового пса: как ни старайся, как ни прячь ему клыки, как ни устраивай будку, всё одно лишь в лес будет тянуть. Верд забылся, понадеялся на несбыточное, представляя дурную колдунью в испачканном мукой фартуке у печи в их собственном, уже достроенном доме. Несбыточное… Желанное… Такое далёкое и уже потерянное.

Нет, наёмник не мучился тяжкими думами, не перемалывал жерновами разума уже рассыпавшееся в пыль. Он наслаждался, дышал каждой секундой, в которую мог обнимать нежную ворожею, пил время, пока сам оберегал хрупкую, беззащитную девчонку. И Санторий, непрестанно ноющий и шмыгающий носом, казался куском этого счастья. Так ломящая от неудобного сна спина становится частью удовольствия пробудиться на рассвете, когда первым здороваешься со светилом и разминаешь затёкшие с ночи суставы…

Каждую секунду, каждое мгновение, заползающий под драную куртку мороз и покалывающее застуженное ухо – Верд ценил всё это. И он со всем этим прощался.

Потому что до места оставался один дневной переход.