Дурная кровь

Это он-то страшный?! А кто с порога заявил, что разбойничать собрался? С трудом подавив желание стукнуть кулаком об стол, охотник поправился:

– Доброго дня, друг…

– Ой, да ну тебя! – отмахнулся «медведь», возвращаясь к книге. Оторвался ещё на секунду: – Вон там, за занавесью, общая комната. Найдёшь лежак – ложись. Не найдёшь – дай пинка мелкому, постелет. В кухне похлёбка варится.

Санторий предпочёл, пока не выгнали, погреть зад у очага и только теперь подал голос:

– Так вы, уважаемый, постоялый двор держите?

«Медведь» озадаченно осмотрелся, точно сам никогда себе этого вопроса не задавал и вообще впервые тут оказался.

– Ну как… двор не двор… Приходят тут всякие, ночуют. Я с них денег иной раз беру. А иной и не беру. Двор, выходит.

– Это как это?

Разъяснил пузан, что до сих пор старательно вдевал нитку в иглу. Поборов её наконец, он пришёл к выводу, что цвет плохо смотрится с сапогом, и теперь размышлял, сменить нитку или сделать вид, что не заметил отличий.

– Отто после службы у одной знатной дамы получил хорошие откупные.

– Мог бы и больше содрать! – посетовал его сосед, чуть косящий глазом не то от любопытства, не то от природы. – Спорим?

Сапожник продолжил:

– Ну и построил себе дом мечты, как всякий мужик намеревается. Да только от скуки быстро на стену полез, вот мы его и ездим развлекать.

– Нужны вы мне больно, – рассмеялся в бороду Отто. – Эти разгильдяи перекантоваться ко мне приезжают, когда работы нет. Иной раз купцы какие останавливаются али путники ночлега просят, – махнул лапищей, – ну как есть постоялый двор!

Косоглазый заговорщически понизил голос:

– А постоялый двор здесь ой как нужен! Неспокойно стало в наших лесах, зуб даю…

Прозвучало бы куда внушительнее, кабы мужичок в доказательство не попытался щёлкнуть себя по переднему зубу, коего на месте, собственно, и не обнаружилось.

– А, ну да! – «припомнил» несчастный. – На этот я вчера с Храем спорил, что залпом бочонок пива выпью…

– Не бочонок, а бочку, – поправил сапожник, кивая на тару, размерами превосходящую хозяина заведения. – Ты тогда уже в дрова был, так что и море ополовинить взялся бы.

Спорщик тут же подхватился:

– А что, не веришь? Давай пари!

– На что это? – зевнул приятель. – Я тебе вчера после зуба ещё и кошель в карты обчистил.

Рассудив, что, раз в беседу приняли, теперь уже не выгонят, а о деньгах, коих у них всё одно не водится, вспоминать рановато, Верд присел рядом, заглянул в наполненную пенным напитком кружку и, со всеобщего молчаливого дозволения, приложился.

– Так что там с лесом? – напомнил он, на всякий случай поглядывая за Таллой, через плечо Отто всматривающейся в книжонку.

Завидев, что без него тут пьют, Санторий поспешил присоединиться:

– Я тебе говорил, что что-то слышал ночью!

– Да ты от собственного храпа проснулся. – Верд принюхался к похлёбке в кухне, понял, что не дотерпит, и алчно уставился на плетёнку чеснока. – Из-за него же от страха обделался.

– И ничего я и не… Сходил до кустов только, потому как среди ночи разбудили! Полюбовнички, чтоб вас! Богам, да будет вам известно, добрачные связи не угодны!

– Твоим богам и пиво не угодно, но ты ж его хлещешь.

Санни шумно отрыгнул вместо ответа, тем самым дав всем повод выпить за праведных служителей и понимающих покровителей.

Полюбовнички… Если бы! Которую ночь подряд Сантория будили вовсе не звуки страсти, хоть он спросонья того и не понимал. Будили его рыдания и приглушённые всхлипывания, которые, как ни старалась, дурная сдержать не могла. Она боялась ложиться спать, зная, что во сне снова явится мёртвый мужчина с пустыми рыбьими глазами. Девчонка всячески отшучивалась, садилась сторожить вместе с наёмником и боролась со смежающимися веками. А когда усталость одолевала, а Верду, в очередной раз обещая, что с места не двинется, пока она не проснётся, удавалось убаюкать колдунью, она почти тут же и вскакивала, слепо шаря вокруг тонкими пальцами и прося прощения. Каждую ночь, снова и снова, ежечасно мучаясь и моля богов позволить ей забыть.

Первое убийство не уходит из памяти никогда.

Можно ли чем-то залечить жестокую рану, нанесённую собственной рукой, разорвавшую душу на «до» и «после»? Можно ли накормить зев этой язвы? Верда учили лишь одному: убивать снова, бросая в ненасытную пасть новые и новые души, чтобы уберечь клочки собственной. И Талла, невинная, нежная, добрая, до последнего притворяющаяся весёлой и беззаботной, не должна пойти по этой дорожке вместе с ним.

Когда она впервые проснулась от ужаса, он понял, что задуманное всё же придётся исполнить…

Крылатая птица не пара серому волку.

– … зуб даю, своими глазами видел! – донеслась горячая речь спорщика точно сквозь толщу воды. – По тропке шёл, в заросли, от греха, и не смотрел!

– Так своими глазами или вовсе не смотрел? – уточнил Храй, протыкая сапог толстой иглой.

– А что, уже и для красного словца нельзя мелочь ввернуть? Коли такой умный, иди вона сам в лес да проверь!

Пузан перекусил нитку зубом и сообщил:

– Дураков нет. Отто вон уже сходил.

«Медведь» поднял взгляд от книги и спокойно подтвердил:

– Дураков нет.