– Да нет. – Он смотрел на пока ещё бледные звёзды удивительно спокойно. – Бездомные нашли меня трёхлеткой у сточных канав. Голодного и замызганного, наверное, ещё более, чем они сами. А уж кто меня там бросил – того не ведаю.
– Они воспитали тебя?
Верд хохотнул:
– Скажи ещё «как родного»! Нет, они издалека решили, что это поросёнок у кого-то околел, сожрать хотели. А потом решили, что попрошайке с дитём всяко больше подадут. И подавали, тут не ошиблись. Наверное, потому и подкармливали, чтоб не сдох. А потом я так поднаторел, что и сам мог воровать. Всё больше, правда, неудачно, попадался постоянно. Зато, пока ловили меня с булкой какой, за спиной у пекаря удавалось обчистить прилавок. Тем и жили.
К чему зря лить воду по былому и сожалеть о навсегда утерянном? Талла не стала фальшивить, дескать, понимает, сочувствует… Она прижалась к его груди, произнося то единственное, что хотелось услышать. Верд и сам не знал, как сильно.
– Теперь мы с Санни твоя семья. И мы тебя не бросим.
А потом она тоже начала рассказывать. Сначала печально, едва не слёзы глотая, но позже осмелела. О женщине, которую помнит самой красивой на свете, о сказках про героев, под которые малышкой засыпала, об узких нежных ладонях, переплетающих её косы. Эти воспоминания – всё, что имела дурная колдунья. Самые сокрытые, оберегаемые, самые важные. И она делилась ими, половинила с мужчиной, который никогда не знал своей матери, дарила то единственное, что могла подарить.
Замолчала и, тихо улыбаясь, вновь отвернулась к окну, точно, отдав одно чувство, стремилась насытиться другим.
– Здесь красиво… – повторила она.
Редкие звёзды, угольками вытапливающие прорехи в тучах, тысячами искр отражались в белоснежном покрывале, перемигивались, суетливо шелестели крыльями, как волшебные светлячки.
– Это не красиво. – Верд придвинулся ближе, пытаясь согреть, наполнить нежностью женщину, не побоявшуюся впустить его в сердце. Так и хотелось добавить, мол, ты красивее, но на ум шли речи настолько неловкие, что и произнести стыдно, поэтому он поделился иным: – Вот зима у моря – это да. Когда волны – во! – Он показал расстояние от пола докуда достал, но понял, что и этого недостаточно.
Талла вытерла щёки и восхищённо ахнула:
– Выше тебя?
– Куда там! Выше дома. Выше трёх домов, один на другой поставленных! И звёзды там – огромные, больше, чем здесь. И низко-низко. Кажется, царапни – упадут за пазуху.
– Я бы набрала целую пригоршню! – засмеялась колдунья.
– Я бы их сам для тебя набрал…
Девушка подышала на окошко, растапливая в ледяной корке полынью, протёрла рукавом, чтобы лучше было видно.
– Я бы хотела увидеть море.
Мозолистая ладонь сама собою, без ведома наёмника, коснулась пушистой косы, пригладила непослушные прядки и почему-то скользнула ниже, к талии, спрятанной грубой льняной рубахой не по размеру. Рубаху два дня назад подарила Дарая, чтоб по дому ходить, пока служитель долечивается. Одёжка, конечно, оказалась велика хрупкой колдунье и всё норовила сползти, обнажая острое плечо, а Верд ревниво бурчал и подтягивал ей рукав, чтобы Хорь или кто из слуг не заметили. Сползла рубашка и сейчас, но в тёмном коридоре, залитом сумерками, с единственным источником света от звёзд за окном их всё равно никто не мог потревожить. Поэтому мужчина не спешил, как завелось, поправить одёжку. Наоборот, заворожённо смотрел на тонкую кожу, сияющую бледностью в полумраке.
– Я хотел бы показать тебе море, – шепнул он, касаясь плеча обветренными губами как можно легче. И не понять, дыханием ли мазнуло али и правда бесстрашный наёмник осмелел.
Он бы показал ей море. Подарил бы звёзды. Увёз как можно дальше от чужой тёмной магии, глупого короля, уверенного, что колдовство вредит его стране, мужиков с завидущими лапами – от всех бы увёз!
Она не отодвинулась, не вздрогнула. Склонила голову, обнажая шею, точно требуя, чтобы…
Верд прижался ртом к белоснежной коже, дыша ею, напиваясь ею, как самым крепким и самым желанным вином на свете!
Не оцарапать бы шершавыми, огрубевшими губами…
Дурная тяжело, горячо задышала, пряча лицо, чтобы стоном не призвать ненужных свидетелей, чтобы не спугнуть мгновение.
Да к шваргам всё! К жестоким, раздирающим сердце на части, жрущим беззащитных грешников шваргам!
Точно ломая ледяную корку, с треском, с болезненным всхлипом он развернул девушку к себе, прильнул губами, нырнул так глубоко, как только мог, ощущая вместо ледяного холода жар и мягкость, сходя с ума, умирая от выбирающегося наружу незнакомого огромного чувства. И рождаясь заново – беззащитным, кричащим от нового, непонятного, всепоглощающего…
На миг оторвавшись от Таллы, как от живительного источника, Верд подхватил её на руки:
– Дурная… Нежная… Моя!
Глава 15
Своя рубашка ближе к телу
Они целовались повсюду.