Дубовый листок

— Полковник Засс — умный человек, много учился. Джембулат, конечно, такой грамота нет. Полковник хочет, чтобы кунаков угощать хорошо, чтобы кунак был сытый и много смеялся. Зачем не смеяться? Это весело, если пуля как будто сам без ружья летит! Но думать, что джины[62]пули носят, будет только совсем глюпый черкес. Один раз приехал к полковнику такой чудак, спрашивал, как из пороха делать золото. Ну кто может золото делать?!

Джембулат приглашал Засса в гости, и тот обещал.

— Когда приедешь? — спросил Джембулат.

— Как только ваши вздумают навестить русские табуны, так и приеду.

Джембулат Болотоков засмеялся:

— Посылай свои пули убыхам и шапсугам! Темиргоевцы к вам за табунами не ходят. Ссориться с русскими не хочу и тебя зову в гости.

— Вот и хорошо, — отвечал Засс. — Значит, жить будем дружно.

Засс много пил и радушно угощал гостей, рассказывал им о своем могуществе и подвигах, а после ужина уселся играть в карты. Мы с Тадеушем, спросив позволения у адъютанта, удалились в Форштадт, чтобы выспаться.

— Как тебе понравился этот полковник? — спросил Тадеуш.

— Что-то не очень… Зачем дурачит черкесов? Обидно за них, и потом эти головы на частоколе… Думаю, мир, основанный на страхе и глупости или, вернее, на неосведомленности, никогда не может быть прочным…

— Я тоже так думаю, — сказал Тадеуш.

Глава 34

Ротный командир Полуян — пожилой капитан. Брови у него нависшие, взгляд внимательный.

— Здорово, братцы, — говорит он басом. — Ты, Худобашев, сходи позови сюда Савченко. У него во взводе, кажется, недокомплект.

Худобашев уходит, а ротный расспрашивает, как мы попали на Кавказ.

— Вельяминову представлялись? Прекрасно… Знаю, братцы, хлебнули вы горя, но… такова доля военного. Провинились, с кем это не бывает… А теперь отличимся, а? Глядишь — выйдете опять в офицеры. На Кавказе у нас это очень просто. А пока познакомьтесь получше с солдатами. Поляки — молодцы-храбрецы, ну и наш кавказский солдат вам не уступит.

Появляется унтер Савченко. Остановившись у двери, он не спускает с ротного небольших сверлящих глаз и держит руки по швам. Широкоплечий, приземистый, с усиками, закрученными кверху, он производит на меня неприятное впечатление. Выслушав приказание ротного, Савченко берет налево кругом и командует нам:

— Ну, за мной, шагом марш!

Савченко заводит нас в турлучную[63] избу, насквозь прокуренную скверной махоркой и тускло освещенную одним окошечком.

— Ефрейтор Семенов! — зовет Савченко. — Принимай новичков. Сделай, что надобно. Да пошли кого-либо мне дров наколоть.

— Слушаюсь, господин унтер.

Из сизой мглы выдвигается ефрейтор — солдат средних лет, с подстриженной русой бородкой. Савченко уходит.

— Заходите, братцы, — улыбаясь говорит ефрейтор. — Вон там, кажись, у окна, есть место. Петров, а Петров! Подвинь маленько тюфяк. Вишь, два товарища. Пущай спят по соседству.

— Пущай! Мне разве жалко?

Петров, молодой веснушчатый солдат, смотрит на нас разинув рот и глуповато улыбается.

— Проходи, братцы.

Мы присаживаемся на нары. В избе жарко и сыро. С нар на нас устремлено несколько пар глаз. Тишину нарушает ефрейтор. Он громко зевает, крестит рот и, откашлявшись, деликатно спрашивает:

— А вы кто ж такие будете, братцы? По шинелям — вроде поляки.

— Поляки, — подтверждаю я.

Снова наступает неловкое молчание.

— На прошлой неделе к нам в полк девяносто пять поляков пригнали, — говорит Петров. — И кто в шинелях, кто в мужицких сермягах, а кто и вовсе в лохмотьях… Командир приказал сей же час строить для них одежду…

— Да, поляков нынче на Кавказе много, — соглашается ефрейтор. — Но не столько поляков, сколь беглых. Кажин день кого-нибудь приводят, и кого прямо в линейное войско, а кого и на работу к казакам определяют.

— И почему столько народу нынче в бегах? Недород, что ли, в России, или просто так утекают? — с сильным украинским акцентом говорит пожилой усач, поднимаясь с нар и набивая трубку.

— А ты, Гриценко, чем про беглецов гадать, сходил бы в цейхгауз, получил мешки для спанья новичкам и что положено, а за соломой они сами потом сходят, — предлагает ефрейтор.

— И я пойду, Семенов, и мешки им набью. Пущай посидят. С дороги, чай, умаялись братцы, а мне все одно делать нечего, — говорит Петров.

— Иди, коли охота. Постой! А дрова Савченко кто наколет?

— Да я! Вот принесу сенники… Успеется, — успокаивает ефрейтора Петров.

Вместе с Гриценко он уходит, и снова в избе тишина.

— Что же вас к нам на службу прислали, или вы сами приехали? — осторожно расспрашивает ефрейтор.

Я усмехаюсь:

— Прислали. Поляки сами на Кавказ будто не ездят.

— Бывает и ездят… А за что же вас? За провинность?

— Да.

Дверь распахивается, Гриценко и Петров вваливаются в избу с мешками, набитыми соломой, укладывают их на нары.

— Вот вам, братцы, спите с богом на свежей соломке. А мы теперича к унтеру дрова колоть, а там, глядишь, и ужин.

Ефрейтор предлагает нам иглу с бечевкой, чтобы зашить тюфяки. Пока мы занимаемся устройством постелей, возвращается и Гриценко с Петровым. Несут котел с кашей и хлеб.

Солдаты подходят к столу, размашисто крестятся и вынимают из-за голенищ деревянные ложки.