Дубовый листок

— Нахватались от Лелевеля? — ядовито спросил Брониковский. — Этот профессор готов кланяться даже китайскому Будде!

— И правильно! — воскликнул я. — Он уважает каждую нацию.

— Что же вы сейчас-то идете воевать с русскими?

— Потому что война. В честном открытом бою я сражаюсь с врагом, а в листопадную ночь войны еще не было!

Не знаю, чем бы кончилась эта стычка, если бы меня не позвали к генералу получить награду за дело при Сгочеке.

В полночь, когда я принял ночное дежурство в штабе, поступило известие — наши патрули за мостом наткнулись на русские посты и колонну пехоты. Я не будил генерала —

все равно в темноте никаких стычек быть не могло. В три часа ночи, когда забрезжил рассвет, из-за моста донеслись выстрелы. Генерал сейчас же проснулся и велел проверить, ушел ли Высоцкий с двумя ротами за реку, как он приказал накануне.

Стало уже совсем светло, когда стрельба участилась. Из окон палаца было видно, как наши бегут по гребле, а русские по пятам.

Капитан Пузыно из парка дал залп, и гребля покрылась трупами. Уцелевшие отступили и скрылись в лесу, около развалин. Сейчас же оттуда ударили пушки, а из леса дебушировали[52] колонны российской пехоты.

— Очевидно, русские решили-таки захватить мост, — сказал генерал. — Глупо! Наша позиция со стороны Стыри

была бы недоступна самому Александру Македонскому.

Генерал поехал в соседнюю деревню, где стояла пехота, а меня послал к кавалеристам сказать, чтобы они варили пищу. Канонада с того берега не прекращалась. Несколько гранат с шипеньем перелетело палац и шлепнулось около уланской коновязи и на ближний луг. Убило трех лошадей.

Едва я переступил порог штаба, палац содрогнулся, и сквозь потолок влетела граната. Она упала прямо к столу генерала. Осколком ранило в плечо майора Шимановского, стоявшего в дальнем углу. Рана была неопасна. С плотины все время тащили раненых, наших и русских. Нижний зал палаца был уже переполнен.

В ожидании генерала я наблюдал в окно, как русские бомбили палац с противоположного берега. Капитан Пузыно отвечал им из парка и, очевидно, угодил в зарядный ящик. Произошел сильный взрыв.

Вернулся генерал, увидел дыру в потолке, покачал головой. Вслед за ним прибежал ординарец Высоцкого и доложил, что русские уже пришли в Хриники и наводят там мост.

Этого следовало ожидать.

«Пане боже, что будет с корпусом!» — думал я в отчаянии.

— Русские не поставят мост в Хриниках раньше чем через сутки, — сказал генерал Шимановскому спокойным голосом. — Завтра утром мы успеем переправиться.

Он послал меня с приказом отправить патрули в сторону Хриник.

Что делалось в верхнем зале, когда я вернулся! Потолок и стены были пробиты во многих местах, на полу валялись кирпичи, штукатурка, изразцы и осколки рам от великолепных картин!

Канонада прекратилась около трех пополудни.

К вечеру наши беды усилились: в корпусе снова вспыхнула холера. За последние дни она как будто собиралась отстать — в день заболевало по два-три человека, а в этот вечер свалилось сразу двадцать семь! Оно и немудрено: в Боремле холера косила людей, как траву.

С виду генерал был спокоен. Когда все разошлись передохнуть, он сел в кресло и меня усадил рядом.

— Не до сна, — сказал он с грустной улыбкой. — Нужно подумать, откуда хлынет враг. Он, конечно, придет из Хриник, но может одновременно ударить и со стороны Берестечка. А мост, что мы строили, перейти уже нельзя. Какая досада, что подземная дорога в Берестечко для нас непригодна! — Он встал и подошел к окну. — Посмотри, вон их сколько!

В ночной черноте на том берегу Стыри рассыпались яркие точки бивачных костров. Их было очень и очень много.

— Экселленция, может быть, они нарочно разожгли столько костров, и около каждого сидит по одному человеку?..

— Нет. У них не меньше двенадцати тысяч, а у нас… четыре, вместе с больными и ранеными… — Генерал зашагал по залу. — И все-таки они не решатся форсировать мост!

— Но Ридигер думает, что у нас двадцать тысяч, экселленция, — сказал я, вспомнив реляцию, отнятую у Крузенштерна.

— Так было до вчерашнего дня, мальчик. Теперь Ридигер знает правду. После атаки на гребле несколько десятков наших попало в плен. Их, конечно, допрашивали, может быть, и пытали. Если бы Ридигер не узнал, что нас мало, не решился бы подойти так близко. Он не дурак, ох не дурак!

Я вспомнил прощальное пожелание Крузенштерна. Странно! Генерал тоже вспомнил об этом:

— Как прокаркала эта немецкая ворона в русском мундире? «Желаем очутиться в нашем положении?»… Д-да…

Прибыла эстафета: неприятель переправляется и со стороны Берестечка.

Дверницкий послал туда подкрепление и опять зашагал по залу. Сквозь дыры в потолке палаца смотрела на нас золотыми глазами свежая апрельская ночь.

Генерал подошел ко мне, потрепал по плечу:

— Иди приляг и не буди Анастаза. Пусть еще отдохнет. Я тоже лягу.

Он ушел в соседнюю комнату, а я продолжал сидеть. От сознания, что мы оказались в петле, было холодно, но почему-то я не думал ни о себе, ни о товарищах, а только о генерале.