Дубовый листок

Высоцкий поспешно ушел, а генерал опять наклонился к карте.

Я встал у стены, ожидая, когда освободится Дверницкий. Постепенно в зале стало меньше народу. И тут я заметил пана в партикулярной одежде с огромными усами. Он стоял у окна и, как мне показалось, находился в замешательстве.

— Это один из эмиссаров, — шепнул мне Анастаз Дунин.

— Я слушаю тебя, пан Мацкевич, — сказал генерал.

Эмиссар подошел к столу, встал, переминаясь с ноги на ногу и забавно пошлепывая губами…

— Что же ты молчишь, пан? — промолвил генерал. — Может, не знаешь, с чего начинать? Признаюсь, удивлен твоим появлением в Боремле, да еще в партикулярном платье и без оружия.

Мацкевич усиленно заморгал и, откашлявшись, произнес:

— Если разрешено доложить пану генералу, в военном мундире по волынским дорогам сейчас ездить небезопасно. Приехал просить пана генерала разрешения присоединиться до его корпуса. Имею тридцать два надежных стрелка.

— Где ж они? — спросил Дверницкий.

— В двенадцати верстах от Боремля.

— Вот как? — Дверницкий сложил карту и поднял взор на Мацкевича. — А точнее?

— В Жабокриках, пан генерал.

— Жабокрики — твоя деревня. Что же ты, пан, не решился приехать в Боремль сразу под охраной надежных стрелков и в соответствующем виде? Или забыл порядки, которым обучался когда-то в войске Наполеона? Или, может быть, в Жабокриках заквакали русские и нагнали на тебя страх?

Мацкевич молча жевал ус.

— А почему, разреши спросить, хочешь примкнуть к моему корпусу? Ты же должен быть у пана Олизара на Волынском Полесье, вместе с другими отрядами.

— Пан генерал, вероятно, не в курсе дела. Полковник

Пражмовский получил из Варшавы письмо с приказом не восставать.

— С чьим приказом?

— Э-э-э… Верховного Главнокомандующего. Только пусть пан генерал не думает, что я видел это письмо. Его получил пан Пражмовский через пана Валевского, который приехал из Варшавы. Пан Пражмовский сказал…

— Кто такой Пражмовский?

— Руководитель повстанцев.

— А где Олизар?

— Куда-то уехал. Он с Пражмовским повздорил, пан генерал, ну а я сейчас же поехал до вас…

Генерал долго молчал.

— Пан мое письмо через Хрощековского получил?

— Так есть, пан генерал.

— Почему же пан не встречал корпус в Кжечуве, почему не предоставил тяжеловозов?

— Так я, пан генерал, думал, что Пражмовский…

— Перестань валить на Пражмовского! Это дело было поручено тебе. Ты, пан Мацкевич, знал, что Дверницкий переправился через Буг неделю назад?

— Знал…

— Почему же не исполнил, что приказано? Или думал, что Народный Жонд прислал меня на Волынь для прогулки? Вернись, откуда прибыл, и скажи всем, кто поверил такому письму, что ты собственными глазами видел четыре тысячи поляков, явившихся сюда по вашему зову на помощь и готовых, если потребуется, умереть за свободу отчизны. Вот все, что я могу сказать!

— Я и сам так думал, пан генерал… — Мацкевич засуетился. — Кто поверит такому письму? Разве один Пражмовский. Олизар? Он не поверил бы! А может быть, это письмо написал сам Пражмовский… А? Ведь я это письмо не видел. А может, и вообще-то никакого письма не было?.. Но, помнится, пан Хлопицкий тоже не хотел восставать. Он сказал…

— Не твоего ума дело рассуждать о Хлопицком, — перебил его генерал. — Отправляйся откуда прибыл!

Нахмурив седые брови, Дверницкий нетерпеливо постукивал карандашом по столу.

Мацкевич хмыкнул, оглянулся на присутствовавших, как бы ища сочувствия, и, не найдя его, круто повернулся и вышел из зала.

— Черт знает что! — проворчал генерал. — Может,

и в, самом деле Хлопицкий лучше всех знал, что за люди на Волыни…

Посетителей больше не было, и я подошел к генералу, собираясь рапортовать.

— Ладно, ладно, — сказал Дверницкий. — Это ты умеешь делать отлично. Сядь-ка, голубчик, да расскажи просто и ясно, что за подземелье ты избрал для своего путешествия? Даже граф Чацкий не имел понятия, что под его палацом такие чудеса. Нельзя ли там протащить коней и пушки? Вот было бы дело!

— Коней и пушки нельзя, экселленция, а пехоту можно.

— Жаль. Очень жаль. Ну, а что за реляцию ты добыл у пленных?.. Адъютант Дибича… это, друг мой, очень большая удача.

Я достал реляцию Ридигера и выложил ее по кусочкам на стол.

— Значит, Ридигер воображает, что у нас в корпусе двадцать тысяч? Очень и очень хорошо! Если бы он оставался при таком мнении хотя бы еще сутки!

Генерал от души посмеялся, когда я рассказал, как сидел в подполье у пасечницы.

— Есть и грустные новости, экселленция…

— Про Владимир? Слышал… А где граф Стецкий?

Увы, я мог ему сказать только, что он заезжал в Святогорский монастырь.

— Жаль, если такой отважный человек погиб, — вздохнул Дверницкий. — Но что поделать! Сегодня Стецкий, а завтра, может, и мы… Однако прикажи там привести пленников. Адъютант Дибича! Восхитительно! Ты будешь хорошо награжден.

— Экселленция! Разрешите сказать… Прошу об единственной награде. Адъютант Дибича — дорогой пленник. Может быть, можно его обменять на Валериана Лукасиньского? Если вы попросите Народный Жонд, экселленция… Мне ничего больше не надо!

— Хорошая мысль, мальчик. Обещаю написать Народному Жонду.