Дубовый листок

К нам, братцы, к нам! Мы желаем вам счастья! Надо выгнать душегубов, которые считают вас скотами. Да здравствуют свободные Россия и Польша!»

Ксендз вопросительно оглядел присутствующих.

Воззвание всем понравилось. Только майор Шимановский усомнился, дойдет ли оно до русских солдат.

— Ведь они почти все неграмотные, а грамотные унтеры разорвут воззвания, не прочитав их солдатам.

— Это может быть, — сказал генерал, — но все же отослать их следует. Я хорошо знаю, что среди русских солдат нередко встречаются грамотные.

Воззвания унесли вместе с флагами, чтобы передать российским форпостам. Однако ксендз не уходил. Он подошел к генералу и попросил разрешения совершить набоженьство перед чудотворной иконой боремльского спасителя. Генерал ответил, что не возражает, пусть от каждой части выделят по десять солдат. Но наш ксендз любил торжественные набоженьства и поэтому настаивал, чтобы вынести икону на вольный воздух и служить при всем корпусе…

— Сейчас не следует собирать все части, — сказал генерал.

По лицу ксендза было видно, что он огорчен. Услышав, о чем идет речь, подошел граф Михал Чацкий и еще больше огорчил ксендза:

— Иконы боремльского спасителя в костеле давно нет. Она находится на краю села, в российской церкви. Неужели пан ксендз об этом не знает?

Граф Чацкий рассказал, что его дед — Францишек Чацкий, выстроивший этот палац, приказал перенести невзрачную российскую церковь на край села. Она портила пейзаж перед палацом. На ее месте был выстроен богатый костел, куда Францишек Чацкий и поместил чудотворную икону. Но икона не захотела оставаться в костеле и через несколько дней сама возвратилась в российскую церковь. Францишек Чацкий не решился перенести икону вторично, а воздвиг рядом с костелом монумент, изображающий такого же спасителя. Так что если пан ксендз считает нужным почтить боремльскую святыню, он может совершить набоженьство перед этим монументом.

Но пан ксендз предложил на время набоженьства вынести чудотворную икону из российской церкви.

Тут вмешался генерал:

— Пан бог вездесущ, и ему можно молиться в любом месте. К тому же незачем нам раздражать русских, которых в Боремле немало, и, наконец, в Боремле ходит холера. Разумно ли, чтобы наши солдаты целовали икону, которую, вероятно, целуют и больные?

— Как же может чудотворная икона кого-нибудь заразить? Или пан генерал не так крепко верит в пана бога? — обиженно воскликнул ксендз.

— Я-то верю, — отвечал генерал. — Но не у каждого из наших солдат вера настолько крепка, чтобы сопротивляться заразе.

Тут пан ксендз опять обратил на меня внимание: я недостаточно тихо спросил Дунина, каким образом могла икона проникнуть через запертую дверь костела, пройти по всему селу и очутиться в российской церкви, которая тоже запирается.

Дунин пожал плечами.

— Слышу, пан Наленч сомневается во всемогуществе пана бога! — сказал ксендз и сокрушенно покачал головой.

— Да нет же, не сомневаюсь! Но мне непонятно, как икона могла пройти через стены? Ведь икона, это не пан бог, а только его портрет.

— Пан Наленч заслуживает епитимью[51], — сказал он. — Я его не наказываю только потому, что сейчас военное время, а потом пану придется повторить катехизис и попоститься.

Генерал послушал нас и опять вмешался:

— Не время сейчас спорить. Иди, Наленч, узнай, не приехали патрули из-за Стыри?

Вернувшись, я нашел в штабе майора Осиньского, того самого, с которым я и Высоцкий повстречались в Завихосте, по дороге в Замосцье. Вместе с Осиньским прибыли лекарь Крысиньский и журналист Ксаверий Брониковский. Брониковского я помнил по встрече у варьете в листопадную ночь. Это он вместе с Флорианом Домбровским кричал по улицам «До брони, поляки, русские режут наших!» С того вечера я чувствовал к нему антипатию, так как ненавижу всяческое вранье.

Он начал беседовать со мной тоном старшего друга. Мы разбирали багаж лекаря Крысиньского.

— Очень рад, — сказал Брониковский, — что у генерала молодой адъютант.

— А при чем здесь возраст? — спросил я.

— Молодые люди гораздо надежнее старых. Старые не любят никаких перемен, и за ними нужно хорошенько следить.

— Вас сюда прислали следить за генералом? — удивился я.

— Между нами говоря, да, — отвечал Брониковский.

— За нашим генералом не нужно следить. Вся Польша знает, что с юности он был революционером.

И так как злость уже овладела мной, я начал «фехтовать»:

— Далеко не все молодые — надежные люди! Есть такие революционеры, которые тащат за собой народ обманным способом — кричат «русские режут поляков!» Я это слышал в листопадную ночь своими ушами. Зачем им понадобилось натравливать поляков на русских, когда дело лишь в том, чтобы Польша освободилась от двух палачей— Николая и Константина, которые к тому же наполовину немцы! А когда я уходил в поход на Сточек, вся Варшава шла на панихиду по повешенным декабристам. Они настоящие русские, а тоже были против императора.