Дубовый листок

— И я думаю то же, капитан!.. — воскликнул майор Осиньский и спохватился. — Впрочем, с горы виднее, а я на горе не бывал… Так вы все же едете?

— Обязательно и тотчас, — отвечал Высоцкий.

— Прямо завидую! Если бы не мой особый багаж, я бы с вами… Но что говорить! Попрошу передать генералу рапорт, а я, пожалуй, постараюсь проникнуть в Галицию, а оттуда вынырну уже где-нибудь за Бугом и догоню вас или встречу…

— Он на горах не бывал… — проворчал Высоцкий, глядя вслед удаляющемуся Осиньскому. — Чтобы понять Скшинецкого, не обязательно лезть на гору. Послал Дверницкого, одного из лучших генералов, без гроша денег, с ничтожными силами на полный отрыв от армии!

С вечера начался дождь и лил почти беспрестанно. Высоцкий был доволен. Он считал, что в такую погоду меньше русских шатается по дорогам. Но все же мы соблюдали предосторожности — ехали главным образом по ночам. Я говорю «ехали»! Далеко не везде это было возможно. Большей частью мы шли пешком, кое-где нам давали верховых, кое-где повозки, а однажды путешествовали на возу с сеном. Последний переход мы совершили в обществе пожилого крестьянина, который взялся проводить нас до Здановской плотины[32].

— Из-за чего война с русскими? — спросил крестьянин Высоцкого.

— А разве ты не знаешь? Отчизна должна быть свободна, как и раньше.

— Откуда нам знать, — отвечал крестьянин. — Мы ведь панскими делами не занимаемся.

— Как так? И почему панскими? Свобода отчизны — это народное дело.

— Пусть пан не гневается, — спокойно возразил крестьянин. — Нашему брату все равно под какими панами сидеть — под российскими или под польскими. Как с восемьсот седьмого нас освободили, так живем и будем жить без земли. Потому это война панская, а не народная. Правда, на постой мы своих солдат пускаем, от москалей утекаем, помогаем панам чем можем — где по приказу, а где по своему разуму и хотению… А всевать нам незачем.

Он довел нас до плотины, объяснил дорогу, пожелал удачи и свернул в сторону.

— Что ты скажешь на это? — спросил меня Высоцкий. — Панская война!

— А что ж! — Я вспомнил своего старика Яна. — По-своему он прав. У наших крестьян нет ничего, кроме голой свободы. Как же им жить? Да и вообще у нас только магнатам живется привольно, а если вспомнить рабочих, мелкую шляхту…

— Уж не делишь ли ты народ на классы, как профессор Лелевель?

— Не знал, что это так называется… Конечно, народ состоит из разных групп… в зависимости от того, сколько имеет богатств…

— Народ состоит из людей, — перебил Высоцкий. — И у каждого человека, если он порядочен, должно быть развито патриотическое чувство. А классы — это все ерунда!

— Безразлично, как называть, классы или по-другому… Но ведь и вы знаете, что у нас немало людей, которые почему-то думают, что они лучше остальных. Они слуг своих считают по душам, а относятся к ним, как к рабочему скоту, у которого души нет!

Ничего подобного! — воскликнул Высоцкий. — Народ — это люди, а не классы.

Но ведь вы сами слышали, что сказал крестьянин..

Мы в этот момент переходили плотину и так расспорились, что дружно ухнули в яму с талой водой.

Вымокшие выше чем по пояс, синие, грязные и жалкие, вылезли мы на дорогу.

Слава пану богу, она подходила к концу, и мы окончательно не замерзли лишь потому, что завидели крепостные валы, а в стороне деревеньку.

Пошли прямо на нее, зная, что в крепость нас не пустят, а в деревеньке дадут обогреться и высохнуть.

Перед вечером дошли до первой избы, а там оказался караул нашего корпуса. Приведя себя в приличный вид, мы отправились в штаб.

Нас встретил адъютант Анастаз Дунин, очень живой и изысканно вежливый пан. Он сейчас же доложил генералу и пригласил зайти к нему.

Генерал Дверницкий сидел в жарко натопленной избе над бумагами.

— Какими судьбами?! — удивленно спросил он Высоцкого и кивнул мне.

Высоцкий отрапортовал и подал ему пакет. Дверницкий тотчас вскрыл его и, читая, нахмурился.

— Мне, пан капитан, непонятно, зачем пишут подобные письма из Народного Жонда. — Генерал помахал письмом. — Вы знаете его содержание?

— Так есть, экселленция… — И Высоцкий покраснел до ушей.

— Вот!.. — генерал пробежал письмо глазами и ткнул пальцем. — Народный Жонд, видите ли, посылает вас ко мне «для контроля за деятельностью корпуса и регулярной отчетности об его состоянии». Как я должен это понимать? Как подрыв дисциплины в корпусе? Как недоверие лично мне? Я спрашиваю вас, как я должен это понимать?

У Высоцкого раздулись ноздри.

— Я очень рад видеть в своем корпусе одного из организаторов листопадного восстания, капитан! Я горжусь этим, но… могу принять вас в штаб только для строго определенных обязанностей, и первая из них — безоговорочное подчинение командиру корпуса! Если пана капитана это не устраивает, он может хоть сейчас ехать обратно. Я дам пану охрану. Считаю: пускать такого видного революционера одного по столь опасным дорогам более чем неприлично. Это преступно!

Тяжело дыша, генерал смотрел на Высоцкого.