Дубовый листок

Мы уже собирались идти в штаб, когда вбежал доктор Драхный.

— Пан адъютант! Хорошо, что я вас застал. Доложите генералу: вчера вечером два солдата свалились с поносом и рвотой, а сейчас они уже перед престолом всевышнего…

— Что же это такое? — спросил с тревогой Высоцкий.

— Кажется, самая настоящая холера… Недурно было бы, пан капитан, распорядиться, чтобы все тщательно мыли руки и не пили сырую воду.

За разговором проснулся пан Хрощековский.

Матка боска! — воскликнул он приподнявшись. — А где ж моя карета?

— Пан хотел ехать после полудня.

— После полудня? Ничего подобного! Попрошу сейчас же подать карету! Зачем мне ожидать полудня! Я преспокойно высплюсь в дороге.

Холера всполошила не только Хрощековского, а и весь корпус. К полудню в штаб донесли, что еще четырнадцать солдат положили в лазарет с поносом и рвотой, а на следующее утро мы хоронили тринадцать темно-фиолетовых и сморщенных тел. Доктор Драхный только и делал, что пускал больным кровь, поил их мятой и опием. Но это плохо помогало. На следующий день заболело тридцать три человека, и к полудню девятнадцать скончалось.

Генерал приказал через каждые шесть часов докладывать о количестве заболевших и умерших. Он вызвал повара и велел ему отдать в лазарет весь свой провиант, а денщику отнести туда белье, оставив генералу только три смены.

Каждое утро начиналось с похорон. Но не только холера одолевала наш корпус. Мы жили в деревеньке, как на острове, отрезанные от родины болотами и талыми водами. Пехота почти не выходила из хат, а кавалеристы целыми днями рыскали по окрестным селениям в поисках провианта и фуража. Сколько раз они увязали в болотах около Топорницы и возвращались мокрые до нитки из-за проливных дождей, зарядивших с утра до ночи. Но кавалеристы могли хоть за ночь просохнуть и согреться, а несчастные лошади, измученные и перемокшие за день, ночевали под дырявыми навесами.

Генерал был внешне спокоен. Он вставал раньше всех и ложился последним. Несмотря на погоду, он каждое утро отправлялся проведать солдат, беседовал с ними, ободрял, обещал поход, как только весенние ветры продуют дороги.

Лучше всего в корпусе чувствовал себя ксендз, еще не старый, благообразной наружности и хорошей упитанности человек. Он славился красноречием, и генерал поручил ему составить и размножить воззвания для волынцев и подольцев. Как только рассветало, в хате, которую занимал ксендз, закипала работа, и пачки прокламаций умножались с каждым днем.

Свободные вечера я коротал с капитаном Высоцким. Из окна нашей избы открывался вид на крепость. Она казалась неприступным островом. Из-за ее высоких валов виднелась башня костела и крыша старинного замка.

Капитан Высоцкий в часы досуга рассказывал об осадах, выдержанных этой крепостью за сто лет ее существования, и как она устояла против напора Тимофея Хмельницкого, шведов, Мазепы, и как в 1811 году почти год находилась в блокаде, и как семь лет назад ворота ее раскрылись перед Валерианом Лукасиньским.

— Наверное, и сейчас за валами ее найдутся люди, которые это помнят, — сказал Высоцкий. — Где-то он сейчас?! Видно, заточили в Шлиссельбург или Петропавловскую крепость, а это хуже могилы! Зачем, зачем я послушался Хлопицкого и не напал на цесаревича.

Вокруг простиралась темная пуща, наполненная диким зверем. Часто я не мог уснуть, слушая свист ветра и вой волков, подходивших к деревне. Но эту тоску скрашивала надежда на скорое свидание с Ядвигой.

Однажды Высоцкий шутливо спросил:

— Ты, Михал, не влюблен ли? Частенько я слышу, как ты во сне зовешь какую-то панну Ядвигу.

— Это моя невеста, пан Высоцкий, — признался я. — Может быть, вы ее знаете, если бывали у Скавроньских. Сестра пана Владислава…

— Ах, вот оно что… Видел ее несколько раз, но очень давно. Красивая панна… Я позавидовал бы тебе, если бы умел… Мне пан бог не привел влюбиться. Я всегда был занят военными делами, подготовкой восстания. Да и вообще мы живем в такое время, что думать о семье не стоит. Каждую минуту можешь умереть.

В последний день марта в Замосцье опять появился пан Хрощековский. Первое, о чем он спросил, переступая порог штаба, как дела с холерой. Она не унималась, но мы его успокоили. Хрощековский доложил генералу, что на Волыни нашего корпуса ждут не дождутся, что он везде побывал и передал все письма. Но сведений о силах русских он все-таки не привез, и это опять огорчило генерала. Мне Хрощековский сказал, что видел панну Ядвигу и передал письмо ей в руки.

Выглядит панна здоровой и веселой, письму была рада, но написать ответ у нее не было времени. Просила на словах приветствовать вас. Ждет, когда вы прибудете в Берестечко, — сказал он.

Я немного обиделся. Как это Ядвига не нашла времени написать хоть два слова? «Но мало ли что может быть, — тотчас подумал я. — Рассердиться всерьез я смогу, только когда узнаю, заслуживает ли она это. Нужно быть благодарным судьбе и за то, что я получил возможность подать голос и узнать, что Ядвига жива и здорова».