Дубовый листок

Генерал разговаривал с паном Хрощековским на этот раз не слишком долго. Он предложил ему снова отправиться на Волынь и предупредить повстанцев, что корпус перейдет границу десятого апреля. Я написал под диктовку генерала памятную записку для пана Хрощековского. В числе других поручений было подать к Бугу под Кжечув[34]тридцать коней-тяжеловозов для нашей артиллерии, а к пятнадцатому пригласить всех эмиссаров Волыни в Дружкополь[35]. Пан Хрощековский на этот раз из штаба не выходил, от обеда отказался и уехал в Волынь на ночь глядя— боялся холеры.

Вскоре я вместе с Высоцким был послан в крепость отобрать для корпуса кое-какой инвентарь и амуницию. Крепостной интендант привел нас в полутемное и такое сырое помещение, что мы то и дело поеживались.

— Холодновато, — сказал интендант. — А как себя чувствовали арестанты, жившие здесь годами? Вон сколько их было! — И он осветил фонарем часть стены, испещренной надписями. Мы начали их читать.

— Знакомых ищете? — спросил интендант.

— Да… Лукасиньский, наверное, тоже здесь сидел, — ответил Высоцкий.

— Нет, рядом. — Интендант открыл дверь в небольшое совершенно темное помещение, откуда пахнуло еще большей сыростью и холодом. — Здесь их было десять, и Лукасиньский в этом погребе скрашивал их жизнь рассказами историй из Плутарха…

— Интересно, как он мог замыслить бежать из этой могилы?.. — задумчиво произнес Высоцкий озираясь.

— Он и не собирался бежать. Это было бы невозможно, — ответил интендант. — А так называемый побег — грязная история, выдуманная по указке Константина. Бывший комендант устроил ее талантливо: он договорился с заключенными об инсценировке побега, вывел их за линию форта якобы для работ, с конвоем без единого офицера. Тут и произошел спектакль. Когда заключенных для вида похватали, они все объявили, что состояли в заговоре, который создал Лукасиньский.

Заметив, как ошеломлены мы с Высоцким, комендант заявил:

— Все истинная правда. После революции были найдены документы об этом постыдном деле.

Комендант рассказывал еще многое о крепостном житье-бытье, и мы с Высоцким пригорюнились. Вечером эти впечатления лишили меня сна. Вертелся на своем ложе и вздыхал Высоцкий.

— Ты, Михал, почему не спишь? — сказал наконец он.

— О Лукасиньском думаю… Хотел облегчить жизнь народа, поднять его дух, направить умы на единую цель. А вместо этого заживо погребен…

— Нам грозит то же, если не победим.

— Вы боитесь?

— Как сказать… Пожалуй, это не страх, а чувство неизбежности. И оно угнетает, не скрою. Но не бороться невозможно.

На другой день мы пошли в крепость снова — вывезти отобранные вещи. Проходя с тем же интендантом через плац, мы заметили отряд рекрутов. Их обучал странный капитан: вместо носа у него чуть ниже уровня глаз были две дырки. Высоцкий тоже обратил на него внимание.

— Вы, конечно, Панове, пришли в ужас, — заговорил интендант, отойдя на почтительное расстояние от рекрутов. — Этот безносый командир — капитан Гедроиц. Он ходил когда-то в Испанию с легионом Домбровского и получил ранение в нос. До революции был в отставке, жил в небольшом имении в окрестностях Замосцья, а как только началась война, явился, предлагая отчизне свои услуги. Может быть, паны думают, что личные радости обошли нашего замечательного капитана? Смею уверить, он счастлив: у него прелестная молодая жена, которая его без памяти любит.

— Редкая жена! — сказал Высоцкий. — Насколько я знаю, наши панны и пани прежде всего обращают внимание на внешность.

Я ничего не ответил. У меня еще не было на этот счет никаких представлений. Все же я пожелал лучше быть убитым наповал, чем остаться без носа.

Приближался праздник змартвыхвстания[36] пана Езуса и генерал поручил ксендзу позаботиться о приготовлении крашенок для солдат и офицеров. Мы отрядили людей для закупки яиц в окрестных деревнях.

С приближением дня выступления люди почувствовали себя веселей, и даже холерных больных стало несколько меньше. Все думали, что пора тяжелых испытаний кончается и за Бугом встанет новая заря. По ночам, слушая вой ветра, я испытывал такую сладкую тоску по Волыни, что не мог спать.

Вода уже заметно убывала, и река Топорница отделилась от озер и болот. Крепость больше не казалась островом. Валы ее покрылись нежным зеленым пухом. Крестьянские дети начали наведываться в поле и лес, и две девчурки принесли генералу в подарок первые анемоны и вербу. Генерал с нежной улыбкой осторожно погладил их головки и каждой дал по денежке. Украдкой я поглядывал, как он, отрываясь от дела, придвигал анемоны и задумчиво нюхал их. У генерала было имение в Подолии. Может быть, там жил кто-нибудь из его близких. Спросить я не решался.

Пасхальное набоженьство[37] состоялось под открытым небом. Ветра в святую заутреню не было, и наши факелы горели ровно. Торжественно звучал среди леса хор, и ему вторило эхо. После заутрени генерал поздравил корпус с праздником и походом, а ксендз сказал чувствительную проповедь, закончив призывом бороться с российским царем до последней капли крови.