Дубовый листок

долго ли мы будем здесь оставаться и смогу ли я вместе с ним по окончании работы уехать совсем.

— А куда вы хотите?

— Мое место там, где находится правительство отчизны.

— Ну, прямо в Париж вы попасть не сможете, — сказал Иддо. — Отсюда ходят только турецкие кочермы в Порту и то тайком. Вы можете поехать в Стамбул, а там повидаться с французским амбассадором.

Он, наверное, сумеет устроить поездку в Париж.

— А из Парижа, смею вас уверить, вы опять вернетесь на Кавказ, — сказал Белль, слушавший наш разговор.

— Но почему?

— Ваше правительство сейчас посылает на Кавказ эмиссаров. Конечно же, оно решит использовать человека, знакомого с местностью. Будь я вами, не стал бы терять дорогого времени, а просто поехал бы в Стамбул и вступил в польский легион. Сейчас он там формируется для отправки на помощь черкесам.

Должно быть, на моем лице отразилось разочарование, так как Белль сейчас же добавил:

— Дело, которому мы служим, касается не только черкесов, но и всех народов, угнетаемых Российской империей. Каждый честный поляк, насколько мне известно,

посвящает ему жизнь. Ведь от успеха этого дела зависит и дальнейшая судьба Польши.

— Уверен, что вы получите весьма выгодный пост, — заключил Иддо. — Не так-то много у нас людей, которые хорошо знают расположение российских укреплений на восточном берегу Черного моря и на Кубани.

Каждый подобный вам — настоящий клад.

Было уже поздно, и мы улеглись спать.

Глава 49

До рассвета я не уснул. Мысли о том, что я теперь свободен и могу не идти против совести и присяги, принесенной отчизне, о возможности встречи с собратьями, подняли во мне целый вихрь сладких надежд. В вихре этом смутно мелькнул образ маленькой Виги. Я тотчас отмахнулся. В конце концов я сделал для нее самое главное — спас жизнь и устроил в семью, где она нашла любовь и заботы. И на что я ей нужен? Под наплывом ежедневных впечатлений она забудет о моем существовании. В ее возрасте глубоких привязанностей, как и трагедий, не бывает. Уеду, уеду, уеду!

Я заснул ненадолго, и мне приснился Бестужев. Стоял передо мной, покачивал головой и говорил: «Ваш генерал был порядочным человеком, но он ошибался…»

Я что-то кричал в ответ, махал руками… Проснулся с мыслью, что надо идти выгонять коров Шерета. Вскочил! Но… шелковый бешмет и красивая черкеска напомнили о вчерашних событиях.

«Будь что будет! — подумал я. — Только бы не возвращаться к проклятой солдатчине… Значит не увижу больше Бестужева… И Воробьева не увижу, и Семенова, и Горегляда, и Плятера… Славные они люди. Но мало ли славных людей, которые тебе улыбаются до поры до времени, а если стрясется беда, вряд ли протянут руку…» На ум пришла Маринка, о которой с вечера я совсем забыл.

Вот и ты такой славный человек: улыбался ей до поры до времени, а когда над ней собрались тучи, отворачиваешься? Нет! Это было бы постыдно!

Я спустился к реке в надежде застать там Маринку. Тщетно! Мне сделалось не по себе. Я пробыл в плену около полутора месяцев и получил свободу, а она томится уже три года. Я был ее единственным другом, единственной надеждой, и теперь эта надежда рухнет… Но что я мог для нее сделать? Нельзя же из жалости отказаться от предложений Иддо. На свете более чем достаточно людей, заслуживающих сострадания. В конце концов есть же у нее родные! Пусть заботятся.

Мы завтракали вчетвером, и Белль спросил Залагодзского,

готов ли товар.

— Давно, — отвечал Залагодзский. — А когда вы собираетесь грузить?

— Ночью. Отплывем на заре, а то как бы опять не вышло скандала.

— О каком скандале идет речь? — осведомился Иддо. Залагодзский засмеялся:

— Если господину Беллю угодно, пусть он сам расскажет господину лейтенанту, да и господин Наленч, вероятно, ничего не знает. Забавная история.

— Вы не слышали о шхуне Виксен? — удивился Белль.

— Откуда? Солдатам такие вещи не рассказывают, — поспешил объяснить Залагодзский.

— Русские газеты кричали об этом чуть не полгода. Хорошая была шхуна! Правительство зафрахтовало[77] ее на мое имя, и я повез в Черкесию восемь пушек, двести четырехпудовых бочонков пороху, ружья и шашки. Все это, разумеется, было присыпано солью.

— Вот молодцы англичане, неправда ли, господин Наленч! — воскликнул Залагодзский.

Белль продолжал:

— Все обстояло как нельзя лучше, но в Геленджике нас заметил русский бриг. Пустился в погоню. Мы с капитаном рассудили — лучше всего как ни в чем не бывало встать в Анапе среди прочих судов. Выбрали местечко подальше от таможни и начали выгружаться. Но бриг тут как тут… Словом, поймали нас. Мы вертелись-вертелись, но куда денешься? Арестовали и шхуну и нас. Увезли меня и капитана в Одессу. Там мы отдыхали полгода. Следствие. Дипломатическая перепалка…

— Чем же кончилось дело? — спросил Иддо.

— Вы же видите — я на свободе и снова на Кавказе по тем же делам. России было невыгодно воевать с Англией, она и сделала вид, что во всем виноват купец Белль.